Тогда мне на две недели дали отгулы. Но я почти не помню этот период. Я плыла в каком-то тумане, непроглядно сером, часто абсолютно черном. Слез не было, я не могла плакать. Если бы не однокурсницы Лерка и Настя, не знаю, как бы пережила все. Ведь у меня кроме мамы никого не было.
Девочки стали жить со мной в квартире. Одно время впихивали в меня антидепрессанты, заставляли есть, но меня рвало. Я то проваливалась в сон без сновидений, то не спала совсем. Переломным моментом стала прогулка по вечернему городу. Девочки вытащили меня не спрашивая могу - не могу. Я шла с ними, автоматически переставляя ноги, безучастная ко всему и тут из открытого окна стоящей у дороги машины услышала музыку. Я остановилась, замерев на месте и жадно слушая до боли знакомую мелодию. Это был Шопен "Ноктюрн", любимое произведение мамы. Я играла его ей дома на фортепиано, она часто просила: "Нана, сыграй ка мне мое любимое". Мама садилась в кресло, закрывала глаза и слушала не шелохнувшись, улыбаясь, пока не отзвучит последний аккорд. Потом подходила, обнимала меня с нежной любовью и целовала.
Теперь это было уже в другой жизни. Той, счастливой, беззаботной.
Впервые по моим щекам катились слезы, горькие, горячие, но они давали мне освобождение от той тьмы, что на время поглотила всю без остатка. Они позволили сделать наконец-то вдох, глубокий и спокойный. Подошли девочки, мы обнялись молча и заплакали.
***
Рианка, ты в курсе, что тебе в консу через пару дней?- спросила Настя, стоя перед зеркалом и подкрашивая ресницы.
- Вот теперь в курсе.
- Пальцы без тренировок одеревенели за столько дней, наверное,- не унималась подруга, шлёпая на кухню.