Я умру в санджаке Мехмеда, за сотни километров от родного дома и друзей, родни. Я умру с ним, может, даже в один день. Но я точно не дам ему сделать последний жадный глоток воздуха позже меня. Мне хочется увидеть его окоченевшее тело, на чьём лице застыл непритворный ужас и неподдельное желание жить, в очах померкнувшее за секунду до прикосновения костлявой руки смерти. И даже хотелось отчаянно засмеяться, истерично, безумно. Настолько громко, чтобы стены содрогнулись от горячей вибрации, настолько отвратительно, чтобы люди воспринимали мой смех как препротивный скрежет вилки о тарелку. Хотелось смеяться так сильно, чтобы резкая волна сбивала с ног моих мучителей и не только, чтобы в ответ слышался влажный хруст прочных костей.
— Иди ко мне, моя пташка. Не печалься… Хочешь, я позволю гулять тебе на улице в моём присутствии?
Юноша раскинул руки, зазывая меня в объятия. И словно в тумане, будучи в вечном бреду, я неспешно подошла к нему, тепло прижавшись к горячему сильному телу. Уперев стеклянный взгляд в сторону, я даже смогла обнять его в ответ, до конца всё же не понимая, что делаю. Я словно была одурманена чем-то таким, что просило тепла и ласки, даже от такого человека, как Мехмед. В последнее время он словно старался меня защитить, позволял больше и расширял границы дозволенного, что не могло меня не радовать. И как бы то не было прискорбно, в дни, когда меня пожирало сумасшествие и одиночество, именно шехзаде находился рядом со мной, отпаивая сладковатым горячим молоком и рассказывая невероятные вещи с охоты.
— Хочешь, мы прямо сейчас соберёмся и выйдем на улицу?
Кивая, я прижимаюсь к нему сильнее, словно он был моим единственным спасением от тоски и горя, которыми сам меня и наградил за неповиновение. Теперь Мехмед не казался мне таким жестоким. Несмотря на то, что я уже год взаперти, он всё же давал мне иногда почувствовать свободу. Удивительно, что я даже не обратила внимания на то, как быстро осень сменилась зимой, а та — весной, которая теперь сияла за моим окном. Почему я не обратила внимания на то, что картинка на улице всё же менялась, и время текло также покорно, как и ранее? Почему я так свято верила в то, что сейчас октябрь, а не тёплый светлый апрель? Наверное, именно поэтому время мне и неподвластно — я не умею замечать подобных перемен, а потому и не в силах ими управлять.
— Тогда переодевайся. Только учти, что любая твоя попытка сбежать превратится в мучения на ближайшие несколько месяцев. Человек со сломанными ногами ни дня не проведёт без боли, ведь так?
— Убей… Убей его… Он лжёт….
Вновь эти голоса. Я помотала головой в попытке избавиться от этого надоедливого шума, но в ответ лишь получила отчаянный волчий вой, скрежет острых зубов и издевательский смех, словно этот фантом наблюдающего смеялся над моими неудачными попытками хоть как-то прийти в чувства. Мехмед погладил меня по голове, скользнул вниз по шее и огладил спину, кончиками пальцев надавливая на каждый выступающий позвонок. Смех усилился, вой волков не давал мне сделать даже спокойного вдоха, ведь казалось, что вместе с разгорячённым кислородом я наполняю свои лёгкие запахом животной крови. Я крепко зажмурила глаза и вжалась в тело шехзаде, словно искала защиты у него, сильного и отчаянного.
Жестокого и ненастоящего.