— Но ты же не хотела, чтобы все так случилось! — убежденно воскликнул он.
Не хотела смерти брата, не хотела расквитаться с Ребеккой, не хотела, не хотела, не хотела…
— Я хотела! – крикнула Лита. – Не все такие добренькие, как ты!
Ньют смотрел на нее, несчастный и решительный, еще неделю назад ее друг, а теперь какая-то живая фотография того, чего у нее и не было никогда, никогда не будет.
— Я знаю, что она это заслужила, — вдруг сказал он, — но тебя ведь из-за этого исключат!
Лите хотелось закричать громче банши, чтобы не слышать ни его, ни голосов у себя в голове. “Она влюбилась в мальчика по уши”. Да, да, и Ньют это знает — и говорит об исключении и о Пруэтт? Больше ему нечего ей сказать? Конечно нечего. Он молчал тогда, молчит и теперь, потому что… Слезы подступали к глазам, и Лите нечем было отгородиться от них, не о чем подумать, чтобы сдержать их, отогнать стаю дементоров у себя внутри, ей оставалась только злость.
— Пусть исключат, что с того? Не можешь не спасать всех вокруг? — бросила она и метнулась мимо Ньюта дальше по коридору, до боли прикусив губу. Не смей плакать, приказала она себе с каким-то мучительным цинизмом, уж ты-то знаешь, что бывает, когда плачут слишком громко.
За окнами падал снег. Как было три единственных настоящих Рождества в ее жизни.
Хватит!
Ньют снова догнал ее перед самой горгульей, закрывающей вход в директорский кабинет.
— Прости! – воскликнул он, поймав ее за руку. – Если бы я не… я не…
Сколько можно? Зачем все это, зачем бинтовать сломанные кости мертвецу? Да похороните его и забудьте, оставьте ее, наконец, в покое! Дверь за горгульей распахнулась, и в коридор шагнул профессор Дамблдор.
— Лита. Мы как раз… — начал он, и тут Ньют его перебил.
— Профессор, это был мой джарви, я упустил его, и он напал на мисс Пруэтт. Лита просто не смогла его удержать, она не виновата.
Наверное, Лита так старалась не плакать, что слезы вдруг превратились в смех. Какая чепуха! Никто в здравом уме не поверит, что она не виновата! Она взглянула на Ньюта, впервые с той кошмарной секунды за гобеленом их глаза встретились.
«Пожалуйста!».
Она вовсе не была легиллементом, но это так явственно читалось в его лице, что не понять было нельзя. Что думал профессор Дамблдор, было не угадать: он окинул их обоих внимательным взглядом, а затем положил руку Ньюту на плечо.
— Что ж, идем, Ньют. — Его непроницаемо доброжелательные глаза обратились к Лите, и он сказал: — Можешь возвращаться к себе.
Изумленно застывшая Лита не успела вымолвить ни слова: горгулья развернулась, закрыв ей вход в кабинет. Но… Не мог же профессор Дамблдор всерьез поверить Ньюту! Это… да это же просто смешно!
Но все оказалось вовсе не смешно. Когда она следующим утром пришла на завтрак, Ньюта в Большом зале не оказалось, а над столом Пуффендуя прокатывались волны нервного, оживленного разговора. Набравшись смелости, Лита направилась туда. И услышала, что Ньюта нет, потому что его исключили. Хогвартс-экспресс, должно быть, уже везет его в Лондон.
Нужно было идти на заклинания, школьная жизнь для всех остальных вовсе не кончилась сейчас, в отличие от нее. Вместо этого Лита бросилась в совятню, не успев даже написать письмо. Пергамент и перо пришлось призвать манящими чарами, чернильница расплескалась, перепачкав ей руки. Будь Ньют здесь, они… они могли бы хоть молчать и все равно поняли бы друг друга, так ведь всегда было раньше!.. Развернутый на коленях пергамент закапали чернильные брызги, и все еще ни единого слова. А последнее, что она ему сказала – это насмешка…
Его исключили из-за нее. Из-за того, что она скверная, испорченная, дурная. Зло всегда ведь побеждает. И вот она все еще здесь, а он… Волны вины и отчаяния прокатывались по ее телу настоящей тошнотой. Неужели у него отберут волшебную палочку, запретят работать, лишат права на все, о чем он мечтал? Почему Дамблдор ему поверил, зачем, зачем?!
Слезы ручьем текли по щекам, но Лита заметила это, только обнаружив на своем пергаменте настоящую лужу. О, если бы только она могла отправить письмом саму себя! Но у нее ведь было три года, и она все равно не стала нужна ему так же, как он ей. Вытерев листок, Лита написала единственные слова, которые смогла поймать в своей затопленной горем голове, и просидела в совятне до самого заката, но так и не прибавила ничего к этой расплывшейся корявой строчке:
«Прости меня, пожалуйста, прости!».