- Еще рано, - ответил Костя. – Закрыто.
- Знаю.
Небыстро пошли дальше. За руку. Костя как будто сейчас только сообразил, что произошло и что происходит. Она была вместе с ним уже не просто как попутчица, и все было самим собой, словно они знали друг друга долго-долго, не каких-то несколько часов. И взял ее будто не сам, хотя каждую секунду мечтал; и она не отпустила, как не сама. Тот, кто отправил их в это приключение – он все сделал. Перешли дорогу, по заводской, закованной в бетон улочке, двинулись в город. Говорили.
Здесь уже серело прозой промышленное сердце городка. Старая выщербленная коробка завода мутными стеклами вбирала в себя мир, против нее тянулась глухая кирпичная стена, за которой кривились, словно нарощенные друга на друга, дома. Пролаяла вслед сидящая на цепи лохматая собака. И здесь было солнце, и здесь все светилось утром, чистым светом, рождение которого видели они на заливе. Обдав дизельной гарью и сухостью пыли, прогрохотал мимо грузовик. Поплутав по раскрошившимся улочкам с пробуждающимися домами, вновь вышли на городскую площадь. Их машина стояла нетронутой. «Левая» половина города. Мимо школы и администрации, через дворики длинных пятиэтажек, в хвою и соловьиные песни парка-леса. Бело-желтый песок, коричневые морщинистые стволы, к вышине рыжие – и нежная зелень, повсюду. Под ногами ковер из иголок и шишек. Ранние жители, с собаками, на пробежке. Если даже и без наушников, все равно у каждого внутри – Хаммогк. Свой. Костя не сомневался.
Постепенно углублялись в лес. От главных исхоженных троп то и дело ныряли в чащу тонкие ниточки, едва заметные, но куда-то ведущие. Мусора на них было меньше – редко ими ходили. По одной из таких тропок вдруг вышли к заливу. Увидели место, где были пару часов назад. Лера была счастлива. И Костя тоже.
Назад двинулись, не выбирая пути, доверившись тропинкам, перехватывающим их друг у друга. Какое-то время продирались даже через непролазную чащу, с шумом и смехом, с рассуждениями, куда они могут выйти, если удастся выйти вообще. Вышли все-таки в город, и в тот, из которого уходили. Костя соображал мгновение, на какой улице они оказались, потом понял и рассмеялся. Всегда любил такие секундные дезориентации, когда появляешься в знакомом месте с незнакомой стороны. Видишь старое новыми глазами. Как и свою жизнь, подумал он.
Над городом плыл далекий звон. Колокола.
Ни Костя, ни Лера не обсуждали прямо, почему они, сделав по лесу круг, вернутся к церкви – как будто поняли друг друга без слов, как если бы были одним целым. По улочке шли люди, и они, с ропотом в душе, присоединились к ним. Колокола пели, сияя на солнце. Последних три удара и растворяющийся в тишину звон. Под это благоговейное дрожание Костя и Лера поднялись по ступеням и ступили в притвор.
***