— Как тебе вино, дорогая? — звук этого голоса пробегает по моей спине, и всё то спокойствие, которого мне удалось достичь ранее, превращается в тугие струны напряжения.
Кэлвин. Дьявол во плоти.
— Я не слышала, как ты вошел, — я выплёскиваю недопитое вино в раковину и ставлю бокал на белую, выложенную плиткой стойку.
— Больше не хочешь пить?
— Нет.
— Очень жаль. Ты мне нравишься, когда немного выпьешь.
— Мы же договорились. Тебя здесь быть не должно.
Раз в неделю я имею неудовольствие всю ночь исполнять все его желания в обмен на то, чтобы он не появлялся у меня на работе, дома или в продуктовом магазине. Последние пять месяцев это работало. Он остается на своей стороне Лос-Анджелеса, а я — на своей. Суббота, вне всяких сомнений, худшая ночь в моей жизни — день недели, которого я все семь дней боюсь почти как удаления гребаного зубного нерва. Но учитывая, что власти так и не потрудились меня от него защитить, я считаю это своим огромным достижением. Я восемь лет не могу отделаться от этого придурка и до сих пор не знаю, чем он зарабатывает себе на жизнь, но у меня нет никаких сомнений в отношении его связей с полицией, судьями, адвокатами и представителями бизнеса. Я видела, как он пожимал руку политикам и важным людям города, которые общались с ним как со старым другом, но я понятия не имею, откуда они его знают.
Временами Кэлвин носит костюм и галстук, и, принимая во внимание его мощное телосложение, я догадалась, что он телохранитель или что-то в этом роде. Иногда он упоминал о военном прошлом, и сегодня на нем джинсы и серая камуфляжная футболка. Мне известно, что он убивал — в этом я ничуть не сомневаюсь, как и в том, что он настоящий социопат. Тот самый, что, словно под кожей, прячет под напускным очарованием, сокрытое в нем зло.
Мне не нужно на него смотреть, чтобы понять, что он прищурил глаза и скрестил руки. За долгие годы общения с этим козлом я научилась чертовски точно угадывать роящиеся у него в голове мысли, которые сейчас, должно быть, занимает вопрос, где меня носило весь день.
— Я заходил. Тебя здесь не было.
Да неужели.
— Где ты была?
Прибираться в почти безупречно чистой кухне — явно плохая попытка убедить его в том, что его присутствие меня ничуть не взволновало.
— Выходила.
— Ты ведь в курсе, что это не прокатит, — он проходит вглубь комнаты, зажимая меня своим большим и внушительным телом в угол между раковиной и плитой. — Я всегда должен знать, где ты находишься. Таков уговор.
— Да? Как и не появляться в моей квартире. Почему ты здесь?
— У меня покрасили стены. Этот чёртов запах краски меня убивает. Так что я позвал ребят сюда.
Его слова тонут у меня в голове, словно груда кирпичей в океане.
— Нет. Ни за что. У меня нет места для…
Схватив меня за горло, он пригвождает меня к стене, практически приподняв над полом. В лёгких кончается воздух, и я приоткрываю рот в попытке сделать хоть один вдох. Кэлвин поглаживает своим большим пальцем мою пульсирующую артерию, словно проверяя остроту лезвия.
— А по-моему, я могу идти, куда захочу. Разве не благодаря мне ты все еще живешь в этой дыре?
Он оглядывается вокруг, затем его глаза снова впиваются в меня и опускаются на мои груди. Кэлвин обхватывает одну из них и со всей силы сжимает ее в своей ладони, от чего тело пронзает разряд боли. Сделав над собой усилие, я отворачиваюсь, он тем временем тискает меня, явно наблюдая за моей реакцией.
— Парни придут сюда к десяти. У нас еще целый час. Я подумал, мы могли бы испачкать твою чистую белую постель.
Нет. Я ни за что не буду снова в ней спать, если он меня там трахнет.
— Я не в настроении, — хриплю я сквозь сдавленное горло.
Он фыркает и, неодобрительно покачав головой, опускает меня на пол.
— А когда мне было дело до твоего настроения, тупица? — он резко щиплет меня за сосок, от чего мое лицо искажается от боли, и я в отчаянии сжимаю челюсть.
— Мне плохо. Меня недавно стошнило, — выдыхаю я, потирая рукой ноющую грудь.