Тут Чижов увидел отца Николая, выходящего из церкви и направляющегося в сторону своего дома.
— А вон и батя, — сказал Полупятов. — Эй! Отец Николай! Глянь-ка, кого я тебе несу!
Батюшка остановился, стал укоризненно качать головой. Потом встревожился, быстрым шагом направился навстречу.
— Да сбрасывай ты меня уже, пришли ведь! — возмутился Чижов.
— Нет, донесу! — упрямился конь, как осёл.
— Что? Нога? — спросил священник, приблизившись.
Тут только Чижов очутился на земле.
— Да нет, всё в порядке, — поспешил он успокоить батюшку.
— Это я его сам, по собственному сердцу, за искупление моих грехов, — заморгал глазами Полупятов, вмиг превратившись в застенчивого мальчика лет сорока пяти.
— Тьфу ты! Я так и знал, что опять твоё озорство, — разгневался отец Николай. — Ну, здравствуй, чадо, доехал, значит, на сивом мерине? Алексей, иди-ка печь погляди в гостеприимном доме. Иди, после поговорим с тобой!
Тот, почёсывая затылок, неуверенно зашагал к построенному в прошлом году домику для приёма батюшкиных гостей. Василий и отец Николай тем временем троекратно поцеловались, и духовник благословил своё духовное чадо.
— Что за Алексей такой? — спросил Чижов.
— Да вот, видишь, послал мне Господь подарочек. Освободившийся. Ты в заговенье уехал, а назавтра, в первый же день Великого поста, явилось сие чудо. Говорит, его в тюрьме Богородица посещала, обратила на путь истинный.
— Уголовник?
— Говорит, не убийца, а только так, по баламутству башки своей пятнадцать лет по лагерям мыкался. Побеги там, что ли... Шут его разберёт. Но намучился я с ним. То запьёт, то затоскует, то грешит, то кается. То неделю толково всё делает, пилит, чинит, стругает, навоз выносит, чистит, драит, а то неделю — как пролежень. Видать, провинился я перед Богом. Дьякона-то моего владыка забрал. Рукополагать его будут в священники и — в Торжок. А вместо дьякона — нового мирянина, вот этого Алексея... Наталья! Вася приехал.
Они уже вошли в дом. Матушка опять хворала, только немного приподнялась поцеловаться с гостем.
— Кудеяр-то наш чего учудил! Тащил его на хребте своём.
— Как тащил?
— Спроси у него.
— Я только свернул от «Девчат», он мне и попался. Силком заставил сесть на него. Говорит, ему грех какой-то загладить надо.
— Видала? — хмыкнул отец Николай. — Знаю я его грех. Бутылку запросит.
— Не давай, да и всё, — вздохнула матушка.
— И не дам! — топнул ногой отец Николай. — Великая Пятница, а его враг рода человеческа крутит. Наташ, чего на стол накрыть?
— Каша гороховая, суп грибной.
— Я, это... — пробормотал смущённо Чижов. — Батюшка, благословите меня и завтра наистрожайше поститься, ничего не вкушать.
— Не благословляю, — отрезал священник твёрдым голосом. — Работы много. Сейчас с тобой вынос плащаницы. Ладно, сейчас есть не будем, а после выноса пообедаем. Потом будем храм мыть-прибирать к празднику. Никаких наистрожайше. Тут ко мне в понедельник приехал один из Твери. В Богоявленье крестился и сразу осознал себя наилучшим христианином. Весь Великий пост ничего вообще не ел, исхудал, отощал и стал животом маяться. Приехал ко мне, как говорит, за нравственным подкреплением. А я ему: «Поешь, да пойдём дрова перенесём из старого сарая в новый». Не занравилось ему у меня. Поехал куда-то дальше, новую обитель какую-то навещать. Где-то километрах в шестидесяти от нас года два или три новая обитель появилась, но, как я слышал, экуменическая или даже и того похлеще.
— Какой-то Город Солнца, — вставила матушка.
— Понятно, — сказал Чижов, радуясь, что он добрался и опять здесь, при отце Николае. — А вы, Наталья Константиновна, всё хвораете?
— Хочу встать к Пасхе, да вот даст ли Господь? Как там раба Божия Елизавета, Вася?
— Спасибо, хорошо, просила низко вам кланяться. Подарки... — Чижов было бросился к своей сумке, но отец Николай упредил:
— В воскресенье положено подарки дарить.