— Вот как? Впрочем, я не удивлена, у тебя всегда был дешевый вкус на духи. — Хильда прошла в столовую и уселась в большое вольтеровское кресло. — Кстати, Фарбер, отошлите китайские фонарики, они мне не нравятся. И смените тент над газоном, этот слишком хорош для Дженнигсов, им подойдет и в горошек. Можете идти.
— Очень хорошо, мадам.
Но стоило Фарберу отойти на полшага, как снова раздался капризный голос, и бедному дворецкому пришлось балансировать с подносом в одной руке, и с вазой с цветами — в другой, и если бы посмел уронить хоть что-нибудь, то его немедленно ждала бы известная участь — увольнение. А Мадаленне совсем не хотелось бы расставаться с приятным собеседником.
— Стойте, Фарбер! Мэдди, что ты скачешь, будто ты сидеть не можешь? Это неприлично! Сядь наконец и оставь в покое эти несчастные цветы. — Хильда так часто возмущалась Мадаленной по поводу и без, что та к этому уже привыкла, и только поставила вазу с камелиями около себя и незаметно махнула дворецкому рукой. — Так вот, Фарбер, напомните повару, что я хочу свинину на обед, а баранью ногу пусть отправят обратно.
— Слушаюсь, мадам.
— И вот что, Фарбер, скажите Грете, чтобы она проветрила мои комнаты, но так, чтобы не было сквозняка. Эта девчонка хочет меня уморить.
— Слушаюсь, мадам.
— И не стойте у меня над душой, Фарбер! Терпеть не могу, когда кто-то стоит позади меня и смотрит! Будто хотят удушить или отравить!
Мадаленна почувствовала, как мама мягко погладила ее по руке, осторожно улыбнулась и взялась за чайник. Хильда не разрешала никому наливать себе чай, кроме своей внучки, и причину такого расположения не знал никто.
Хильда не любила Мадаленну, порой последней казалось, что Бабушка ее даже ненавидела, и, поразмышляв, решила, что ежедневные ритуалы с чаем — еще одна попытка унизить и напомнить о ее месте.
— Не слишком крепкий, Мэдди. — поморщилась Бабушка. — В прошлый раз ты заварила такой крепкий чай, что я весь день пролежала с головной болью.
— Хорошо, бабушка.
— Думаешь, что это так просто, — заерзала на стуле Хильда. — Заставить меня сгинуть?
— Я никогда об этом не думала, бабушка.
— Вот оно что, не думала. И почему же это?
Хильда пристально посмотрела на Мадаленну, и той показалось, что вместо Бабушки, она увидела огромную змею — страшную, ядовитую и опасную. Оставалось только удивляться, как у такой ужасной женщины родился такой замечательный сын.
— Потому что убийство — это грех.
— Не надо, — замахала рукой Бабушка. — Не надо мне говорить о религии, девочка. Ты в ней все равно ничего не понимаешь.
Мадаленна стиснула в руках серебряный носик чайника и постаралась вспомнить что-то приятное. Весна в Портсмуте, когда все начинает расцветать; вишня раскидывает свои серьги по всему городу; чайный магазин мистера Кемпа в лучах рассветного солнца; новый роман Люси Брайсон, «Рыбаки в море» Уильяма Тернера — определенно, в мире было еще много прекрасных вещей, чем брюзжание миссис Стоунбрук.
Наконец Мадаленна села за стол, и по отмашке Бабушки все принялись за еду. Мадаленна успела привыкнуть за несколько лет и к горячей овсянке, и к отварным бобам и маленьким тостам с сыром и даже приучила себя не думать о вкусе еды, а понимать, что это только топливо, благодаря которому человек существует, а топливо вовсе и не обязано быть вкусным, и она старалась успеть все съесть прежде чем Бабушка начнет задавать вопросы про деньги и хозяйство.
— Мэдди, бога ради, — послышался голос миссис Стоунбрук, и Мадаленна чуть не подавилась бобом. — Перестань так молотить еду! Это неприлично! И потом, на твоем месте я и вовсе бы отказалась от завтрака; мне кажется, ты потолстела.
— Бабушка, — робко, но запротестовала Аньеза; все, что касалось ее дочери, было для нее священно. — Это неправда, вам показалось; Мада… Мэдди отлично выглядит.
— Показалось! — Бабушка передразнила итальянский акцент, и Мадаленна едва удержалась от того, чтобы не бросить что-то едкое. — Это тебе с утра показалось, что это хорошее платье! А я вижу, что Мэдди потолстела! Впрочем, если ты хочешь, чтобы твоя дочь была некрасивой, это твой выбор. Ладно, Мэдди, что там со счетами?