Матвея мы нашли в комнате, рядом с допросной. Через окно в стене, которое в допросной выглядело как зеркало, он смотрел на типа, съёжившегося на стуле. Его руки были скованны, и он затравленно оглядывался по сторонам.
— Я так и думал, что ты не сможешь заставить себя не присутствовать на первичном допросе, — сказал Матвей, даже не посмотрев на нас. — Сдаётся мне, что это пустышка. — Он покачал головой.
— Его уже допрашивали? — отрывисто спросил отец, подходя к нему поближе.
— Нет, я отдал распоряжение, что первичное дознание сам проведу.
— Ты это умеешь, — отец усмехнулся.
— Поверь с тех пор, как я тебя впервые допрашивал, у меня прибавилось опыта, — спокойно ответил Подоров и хищно улыбнулся. Я же только головой крутил, глядя, то на одного, то на другого. Какие иногда подробности вот так походя начинают открываться. — Ну что же, нечего тянуть, пошли. Тем более, я уверен, что ничего особенного мы не услышим.
Он прошёл к столу и сел напротив типа. Отец отошёл к дальней стене, оставаясь в тени. Прошёл он у типа за спиной, и тот его не заметил. Но, урод так уставился на Матвея, что и меня не заметил. Он вообще, кроме Подорова никого, похоже, не видел.
— Не нужно на меня смотреть с таким ужасом Иннокентий Григорьевич, — спокойно произнёс Матвей, подвигая ему стакан с кофе. — Слухи о том, что я совершаю нечто ужасное с подозреваемыми, в большинстве своём не соответствуют действительности.
Меня позабавило, что он не на сто процентов открестился от «чего-то ужасного». Этот нюанс, кажется, понял и Иннокентий Григорьевич, потому что отшатнулся. Наверное, подумал, что ради него сделают исключение.