Он видел многих подонков. И когда их ловили, едва ли не половина была точно такой же — напуганными, словно дети, пытающимися воззвать к чему-то, чего сами не заслуживали. Для Кондрата они были лишь людьми, обычными целями, которых требовалось расколоть. Он не видел в них людей в тот самый момент, когда вошёл в сарай, лишь подозреваемые. И слёзы детей не изменили его мнения.
— Это они, — едва ли не перешёл на визг глава Нейш, едва они остановились перед ними. Выглядел он как стукач в школе, который с радостью сдаёт своих друзей за малейшую провинность.
Но Кондрата это не трогало, ему было плевать.
— Я хочу поговорить с каждым по отдельности, — произнёс он, остановившись перед ними.
Чувствуя особенное отношение к Кондрату, те стали ещё более напуганными, точно зайцы. Они чувствовали, что за ними пришёл не обычный человек, совсем не обычный для этих мест. И лишь услышав о странном, теперь они могли собственными глазами увидеть его хищное лицо с жутким прищуром, будто он видел их насквозь.
— Конечно-конечно, — Нейш сразу заволновался. — Мои люди будут здесь…
— Я хочу опросить каждого. Наедине, — сразу отрезал Кондрат.
— Господин, — вышел вперёд верзила, который, судя по размерам, был способен свернуть шею человеку голыми руками. Если Кондрат правильно запомнил, он был у них кузнецом. — Они опасны. Лучше, чтобы мы…
— Один, — повторил Кондрат, чувствуя сопротивление.
Сейчас для них было самое время спросить его документы, если таковые были в этом мире, или хотя бы что-то, что удостоверяло его личность. Но незнание собственных прав и трусость играли против них. Он это отлично понимал, а потому добавил:
— Вы вряд ли хотите, чтобы его светлость герцога Вёлтенберга отвлекали по таким пустякам, как этот.
И это был контрольный выстрел в брюхо трусливого главы. Он сдался.
— Конечно, его светлости не стоит беспокоиться по пустякам.
Он вышел, кивнув своим подручным на выход. Кондрат провожал его внимательным взглядом. Картинка складывалась, одна улика вела к другой, собирая общую картину, и она даже немного забавляла. Однако искать улики было одним, и совершенно другое понять, что нарисовано на картине, которая получилась. А она получалась зачастую глупой и низменной, редко удивляя его своей красотой.
— Вы будете подходить ко мне по одному, а потом отходить в тот угол и ждать, — произнёс он, глядя на подозреваемых. — И без фокусов, потому что виселице на улице явно одиноко.
Да, чувство юмора у Кондрата тоже было. Такое же жесткое и чёрное, как и мир, в котором ему приходилось плавать.
Кондрат стоял с главой семейства Корто в самом углу сарая, откуда их разговор будет не слышан остальным членам семьи. Он понимал, почему их подозревают. Улики были все как на подбор, аж глаза слезятся от того, как всё гладко складывается. И именно это смущало. Где он видел, чтобы грабители оставили столько улик? Только когда его совершали совсем отмороженные наркоманы, а эта семья на них похожа не была. Но и невинных на первый взгляд тоже хватало.
И начал Кондрат с главы семейства — Гина. Если кто и мог совершить это преступление, то это он, а жена, если участвовала, то лишь на подхвате. Не всегда так, да, но при взгляде на них именно так могло выглядеть убийство их руками.
Это были стандартные вопросы: где он был вечером, что делал и кто может подтвердить.
Кондрат услышал то, что ожидал услышать: был дома, спал, и подтвердить могут только родные.
Гина рассказывал это с перепуганным лицом, боясь теперь больше даже не своей судьбы, а человека перед собой, который, казалось, даже не моргал. Его взгляд будто пытался пройти сквозь глаза и прочитать твои мысли, из-за чего становилось совсем неуютно.
Кондрат слушал всё это внимательно, пусть и так знал, что услышит, после чего спросил:
— Вы можете сказать, как ваш нож оказался в теле убитого?
— Я… у меня его не было вообще, я его отдал, — тихо пробормотал Гин.
— Отдали? Кому? — слегка подался вперёд Кондрат.
— Ульфу Маталю, — нехотя ответил он, будто боялся выдать товарища.
— То есть он сможет подтвердить тот факт, что этого ножа у вас не было, я верно понял?
— Да! — будто хватаясь за последнюю соломинку, закивал Гин. — Он шкурами занимается, скорняжник он. Свой клинок он сломал, попросил у меня, и я ему отдал!
— И вы собирались уехать без своего ножа? Он денег стоил, если я не ошибаюсь, верно?