Он оглядел меня с ног до головы и поморщился, словно от зубной боли.
- Пройдись!
Я выпрямил спину и зашагал по комнате важной птицей, из-за одного угла в другой.
- Кажется, мы ошиблись, - задумчиво протянул брат Серафим.
- Ничего вы не ошиблись, - затараторил я, чуя к чему все идет. – Это потому, что пол холодный, а я без сапог - пальцы помимо воли поджимаются. И волосы отросли, их просто подравнять нужно и пригладить, - я спешно завозил ладонями по макушке. – Вот, теперь видите, вылитый барон Дудиков.
Брат Серафим лишь покачала головой.
- Не в прическе дело и даже не в походке. Рожа у тебя бандитская и взгляд прощелыги, который только и думает, как бы чужой кошелек стащить.
- Так это можно исправить. Вы погодите…
Я собрался и выдал лучшее из имеющегося в арсенале – рожу купца Сичкина. Помнится девки дворовые со смеху валились, когда я его изображал. Говорили, один в один похож, но брат Серафим снова остался недовольным:
- То была рожа бандитская, а теперь наглая, как у зарвавшегося малолетки.
- Может ему пальцы подравнять, - предложил брат Изакис.
- Не надо! Не надо ничего ровнять! Вы только скажите, чего желаете?
- Я желаю видеть человека, похожего на его светлость, чтобы он вел себя как барон, говорил как барон. Пока же передо мною жалкая подделка.
Быть похожим на его светлость… Я попытался вспомнить покойного Дудикова, выражение лица, когда тот общался с матросней - этакая брезгливая маска отвращения, или когда он задумчивый прогуливался по палубе, не зная, чем себя занять.
- Стоп!
Я замер в испуге, перестав дышать.
- Верни, как было.
- Куда верни?
- Что за балда, - возмутился брат Изакис. – Перестань таращиться и верни выражение лица, которое было до этого.
- Так не было никакого выражения.
- Вот его и верни.
Я вздохнул и прикрыл глаза, вспоминая его светлость, стоящего у фальшборта, абсолютно отрешенного и безразличного ко всему происходящему. Даже в эти минуты его лицо не теряло надменности: слегка приподнятый подбородок, поджатая нижняя губа. Он был выше всего… Выше дрянного корабля, на котором был вынужден находиться, выше команды оборванцев, с которыми волею судьбы делил одну палубу, и выше океана, пенящегося за кормой. Возможно, он даже считал себя выше неба, вот только небесам было глубоко плевать на него. Сколько аристократов родилось, и сколько осталось гнить под палящими лучами солнца, в том числе и барон Дудиков.
Брат Изакис вопросительно уставился на брата Серафима.
- Пойдет, - вынес тот свой вердикт, - все равно лучше не будет.
После полез в кармашек жилета и извлек наружу часы. Щелкнул крышкой, задумчиво уставившись на циферблат.
- Времени пол четвертого, сегодня не успеем… Пригласишь в дом цирюльника, кого-нибудь из портовых, но поприличнее: из числа тех, кто стрижет, не задавая лишних вопросов.
- Как скажешь, брат.
- И пусть что-нибудь сделает с его ногтями, а то смотреть страшно.
Брат Изакис снова кивнул. Проводил старшего до двери, а через час в дом пожаловал обещанный цирюльник: состриг лишние лохмы, до скрипа побрил подбородок, покрыв кожу густым кремом. Пахнущим до того вкусно, что захотелось слизнуть с губ.
В пустом животе заурчало, но я продолжал сидеть и терпеливо ждать. И чем им мои ногти не угодили? Ну да, местами забилась грязь – делов-то на пару минут: кончиком ножа поработать или щепой выскоблить. Зато обгрызены они были идеально – ровным полукругом, такое не у каждой девки встретишь. Для баб это обычная блажь, для меня же важная необходимость, обусловленная работой. Обломанные ногти имели привычку цепляться за ткань в карманах зазевавшихся прохожих.
Цирюльник тщательно обработал каждый палец, обрезая щипцами заусенцы. Когда же дошел до покалеченного мизинца… Я специально развязал тряпку, демонстрируя недавно затянувшуюся рану. Из чисто хулиганских побуждений: уж очень мастер докучал своею угодливостью.
«Позволите ли… не соизволите ли… мое почтение» – эти слова так часто слетали с его губ, что захотелось хорошенечко вдарить, прямо по напомаженной физиономии.