Да только Варю так просто не возьмёшь. Ловкая девка да прыткая. Так на полсажени в сторону и отлетела, да на ноги прыгнула. А стая страшная за ней. Прокатиться пришлось Варе на боку в сторону — чтоб от зубов гнилостных уйти. Тоже ведь ловкие, мымры болотные.
Некогда Варе думать и соображать. С земли палку только схватить успела, да так одну — рыжей оказавшуюся — по хребтине и оходила. Второй по губами толстым досталось. А третья изловчилась-таки, да за плечо Варю цапнуть сумела. Пинок, конечно, под рёбра получить успела, а всё равно больно — аж искры из глаз у Вари посыпались.
— Ах, ты ж, мавка[3] проклятущая! — заголосила Варя. И чтоб боль криком разогнать, и чтоб не дать уж совсем себя съесть. — Ты ж ласкою должна заманивать, окаянная! Я ж тебе голову дурную снесу!
Сама и отходить успевает, и палкой от выдр речных отмахиваться. А те будто крови отведав, сильнее стали — напирают. Весёлые даже.
— Сил не хватит, — засмеялась рыжая. — А ласкою только путников уставших заманивать надобно. А не тебя — кобылу здоровую. Ишь ты — Триглавом[4] ещё обвешалась!
— Так и не трогай кобылу! — чует Варя, плохо дело — сил всё меньше становится и дышать труднее. Всё-таки, трое на одного.
— Трогать-то не буду, — другая от радости беснуется. — Так сожру, а косточки на бусы пущу.
Ох, не хочется Варваре с косточками расставаться.
— Подавишься! — хоть какого куража себе придать пытается.
Не помог он ей только — коряга проклятущая под ноги неловко попалась. Так и завалилась Варя кверху тормашками.
Видать, так и помрёт здесь — эти уж сверху рожами противными мелькают.
Схватилась Варя тогда за что-то, что под руку попалось — сук какой-то деревянный. И двинула перед собой. Хоть глаз заразе мавочной выколоть напоследок. А ежели повезёт, то и два.
Сама Варя не поняла, отчего загорелся сучок. Искры что ли, что из глаз у неё сыпались, долетели? Или медальон, что Триглавом зовётся, на груди разогрелся? И не сучок это вовсе — лучину Варя упавшую подобрала. Которая засияла огнём жарким, чуть рукав Варе не подпалила.
А мавки как свиньи резаные завизжали. При глазах своих остались хоть, а огня живого испугались. Попрыгали, как зерно в печке, да поближе к воде понеслись. Лягушками в озеро попрыгали — одни глаза над водой торчат.
— То-то же вам, пигалицы неживые! — радуется Варя, что не съели её мавки. А сама по сторонам ненароком оглядывается — мало ли, вдруг увидали кого за её спиной, от того и попрятались.
Вроде нет никого. Варя тогда мавкам язык показала. И медальон из-за пазухи вытащила и к губам прижала — в благодарности.
Подняла суму свою торопливо и подальше от озера поспешила.
Мавок-то вроде победила. Только кто ещё живёт в лесу зачарованном?
Пошла Варя дальше, от озера лесного. Не оглядываться старается. И шагать потише — кураж-то с неё под воздухом ночным сходить начал. Опасливо стало, чего мавки рассерженные натворить могут. Только на Триглава да иных хранителей вся надежда. Больше уж не кажется Варе лес сказочным — как представятся перед лицом рожи зубастые. Настоящие... Не из пугалок детских, а едва Варю и не съевшие. Как вспомнит Варя запах их гнилостный и злость лютую, натуральную. Когда без вины Варя будто виноватая. Когда натурально враг перед тобой. И чего эти утопленницы на всех людей ополчились? Видно, разум у них из особенного теста слеплен.
Вроде и размышляет Варя, а сама глаз торопливых с окрестностей и не сводит. И глаза вдруг будто особенные стали — каждую деталь малую видят и в голову отправляют. Глаза закрой — всё равно всё видеть будешь. Так и увидела Варя, что лес вроде и кончается — редеть начинает, небо бирюзы цвета лучше видать становится.