А Тихон давай плескаться, что рыба огромная. Выгибается в спине, заныривает. Отфыркивается, волосы потемневшие поправляет. Да Варе вроде говорит чего-то — ей и не слышно толком.
Накурнался вроде. Спокойней уже ближе к берегу подплыл. И рукой Варе махнул:
— Залазь!
А светлеть уже стало. Так, что видно лицо его наглое стало.
— Вот ещё! — Варя аж отшатнулась от берега. — А вдруг тебе потом жениться придётся!
Ничего ей Тихон не ответил. Только водой в Варю плеснулся.
***
Народу на ярмарке — не протолкнуться. Солнце весело запекает, лучами среди людей путается. Обогреть всех да каждого старается. Чтоб у каждого на лице веснушки горсткой рассыпались. Да волос выцветал, рыжел. Чтоб как у Тихона становился.
Где же, кстати, Тихон этот? Не может ведь никто, покуда с головою дружит, дня ярмарочного пропустить. Да только петушки леденечные всё над Варей посмеиваются — ищи, мол, ищи. Мы-то есть, а рыжего твоего чего-то не видать.
Язык им Варвара украдкой показала. Вас-то, мол, съедят, и следов не останется. От настоящих курей — и то толку больше. Так что не обращает внимания Варвара на петушат этих.
Тут изменилось чего-то на ярмарке. Гомон разнопёрстный, лай собачий, трекотанье птичье будто единую мелодию приобрели. И направление общее.
Столб ярморочный — он для развлечения народного делался. Чтоб на нём подвесить вещи, а кто желает их — залезал да брал себе. Вот только не сразу и взять их получится — столб-то скользкий. А то б каждый дурак так с сапогами домой уходил. Ежели крепкий дурак достаточно.
А народу и весело на это смотреть — шутка ли, другой позорится?
Тихон такие игры завсегда обходил — ему и сапоги халявные ни к чему были. Да теперь... Как Варвару в толпе увидал, будто сил прибавилось. Грудь молодецкая сильнее задышала. Плечи с ногами раззуделись. Да так, что не удалось на земле устоять — так и потянуло Тихона наверх. К сапогам злосчастным.
Это оно с земли близко кажутся. А как начнёшь, словно жук, всем телом перебираться. Обхватываешь столб этот изо всех сил, а он всё как не родной — выскользнуть норовит. Да уж и не выпустишь — до середины долез почти что.
Солнце макушку припекает. Пот глаза заливает. Тело уж дрожит. А назад нельзя. И зачем только Тихон сюда карабкаться начал?
Сам не понял, как до верха добрался. Да как норову хватило за красный каблук ухватиться. Чего-то с низу заголосили сильно, зарадовались.
Глянул тогда Тихон вниз — мать честная! Высоко-то как! Люди мелкие, что свистульки детские. А небо близко совсем. И сапоги уж на плече болтаются.
Спускаться что ли? Или тут остаться. Аж самому Тихону смешно стало.
Да не будешь же здесь гнездо вить. Пришлось спускаться. Вроде и сил прибавилось у Тихона? По крайней мере, легче спускаться было, чем подниматься.
А внизу уж Варварка смеялась. И подумалось Тихону, что за смех такой он ещё б на столбы такие десяток раз слазить согласился.
***
Холодать по ночам положено. А сегодняшней ещё жарче, чем днём стало. А как оно будет, ежели кострами подогревается ночь светлая, безлунная?
Не погребальные костры в этот раз. Светлые. Праздничные. Как положено на Ивана Купалу.
Днём-то да вечером ребятня друг друга побрызгала водою, теперь отсыпаться уложилась. А у взрослых веселье только начинается. Песню заводят девушки да юноши. Варя вон ленты к венку своему ромашечному приделывает. Разноцветные. Длинные. Так, чтоб путь могли по течению речному указывать. Венок-то — он не для украшения. Для обряда праздничного. Да чтоб не утонул на первом же повороте. Утонуть — это примета нехорошая.