— Помню, в универе мне чуть башку не проломили за длинные волосы… Месяц в больнице проторчал. — в его голосе прозвучала даже некая гордость, мол, были люди в наше время, не то, что нынешнее племя.
— А всё-таки зачем ты на подножку полез?
— Хотел убедиться, что это точно туман.
— И как?
— Убедился. А знаешь, что это значит?
Ри пожала плечами, Дан тяжело вздохнул. Видимо, она попала по ушибленному месту.
— Значит, мы можем попробовать вызвать трамвай и играть в нём, пока едем через туман, понимаешь? Мы будем прямо внутри тумана — и в полной безопасности. Жаль, я гитару ребятам оставил. Можно было бы прямо сейчас проверить. — Тут Дан махнул больной рукой и снова охнул.
«Вот только этого мне и не хватало, — пронеслось в голове у Ри. — Вот счастье-то привалило! Он везде будет лезть, не думая о последствиях, а я буду бегать и везде его искать и спасать». Потом она подумала и вспомнила, что сама рассказала ему про заблудившийся трамвай и сама же потом чуть не осталась на заколдованной поляне и металась по ней в ужасе. «Да мы просто созданы друг для друга! Два идиота, готовых залезть в какую-нибудь задницу и посмотреть, что из этого получится», — подумала Ри, но вслух говорить ничего не стала.
— Кстати, я так и не понял, куда мы попали. Ну, то есть, Комсомольскую рощу я узнал…
— В моё детство мы попали, — вздохнула Ри. — В один очень счастливый день…
— Учти, второй раз я за тобой не полезу! Выбираться будешь сам, — сказала она, прибавив для убедительности пару крепких словечек.
— И не понадобится, — спокойно ответил Дан. Он стоял в дверях, здоровой рукой держась за кожаную петлю, свисавшую с поручня, и широко расставив ноги. Отстукивая ногой ритм песни, он собирался с духом.
Ри все эти эксперименты не нравились, ей хотелось поскорее вернуться домой, к Котлеру и недоделанному заказу, да ещё и в горле начало першить после прогулок по зимнему лесу, но заблудившийся трамвай мчал сквозь туман и не собирался останавливаться.
— Я созрел душой для светлых, светлых и прозрачных дней, — начал Дан. Слова, не искажённые туманом, звучали отчётливо, и на этот раз Ри узнала мелодию. Она уже слышала эту песню в той, прошлой жизни, задолго до того, как встретила Дана у дома Васильчиковых.
— Стал взор мой бел, как монашеская постель… — на последних словах он дал петуха и закашлялся.
Впрочем, даже четырёх строчек хватило для того, чтобы с туманом начало происходить что-то странное. Сначала он забурлил, закрутился сильнее обычного, и вдруг замер. Вытянутые щупальца, заплетённые причудливыми узлами, застыли, как морозные кружева на окне. А сверху на несколько секунд мелькнуло голубое небо.
Дан всё никак не мог прокашляться, и Ри побоялась, что он снова не удержит равновесие и упадёт. Трамвай, меж тем, затрясло, заскрежетали тормоза, и сноп искр промелькнул в окне. Ри с силой дёрнула Дана за руку и втащила в салон.
— Работает! Ты видела? Работает! — голос у Дана сел, и он говорил драматическим шёпотом.
Ри молча кивнула.
— Этой ночью попробуем с инструментами!
— А голос?
— Разберусь. Первый раз, что ли?
Трамвай замедлил ход. Замелькали за окном фонарные столбы и решётки Восточного моста. Ри не могла усидеть на месте, всё вертелась, пытаясь ухватить взглядом давно забытую панораму — берега с купами деревьев, широкую реку, здание Мелькомбината, давно поглощённое туманом.
Светило солнце, но по лужам на асфальте, по уходящим свинцовым тучам можно было догадаться, что дождь прошёл совсем недавно. Зелень на деревьях была ещё молодая, чистая, яркая; в жёлтых одуванчиках совсем не было видно травы. Майский день, именины сердца…
Трамвай остановился.