Меня просто передернуло и от воспоминаний, и от мысли, что кто-то может воспротивиться предсмертным словам Павла Петровича.
– Н-нет, Ваше Величество. Такое озарение было, такой Свет, что никак невозможно сопротивляться.
Император кивнул и снова обратился к Аракчееву:
– Я ценю Вас как сподвижника отца, который никогда его не предавал, хотя много раз мог, но Ваши советы должны оставаться советами, а не повелениями. Надеюсь, это понятно?
Всесильный граф молча поклонился и со скрытой усмешкой посмотрел на меня. Я поняла, о чем он подумал: не так давно после посещения Пукалихи Алексей Андреевич внезапно постучался в наши двери и попросился на чашечку чая. Без какого-то повода, просто захотел в гости. И состоялся у нас тогда занимательный разговор. Аракчеев был зол на Императора, сильно увлекшегося некой идеей, смысла в которой не видел никто. «Беда с ним, Александра Платоновна, словно разум теряет». «Что, готовим переворот?» – спросила я тогда, памятуя давние откровения наши. Граф хекнул, подняв чашку как бокал, давая понять, что оценил шутку.
– Ростопчин все?
– Да, воля отца, – ответил Николай Павлович. – Вместо него сами будете?
– Нет, только хуже сделаем.
– Макарова?
– И староват, и не воспримут его серьезно, из новых дворян он. Предлагаю Бенкендорфа. Давно он записки приносит об обустройстве тайной службы при Канцелярии Его Императорского Величества.
Государь задумался, но с кандидатурой генерал-майора согласился. Я Александра Христофоровича знала шапочно, поэтому отношения придется выстраивать с самого начала.
– Пусть будет Бенкендорф, но Макарова трогать – его отдел так и остается Особым. Перевести Тайную канцелярию в мою канцелярию – идея хорошая, давно пора от Сената забрать это дело было. Что-то еще?
– На сегодня все. Как только дурную весть узнал, дал указание расставить посты по столице и казачьи разъезды усилить. Волнений не ожидается, но поберечься стоит. – Аракчеев посмотрел на тело Павла Петровича и внезапно для меня прослезился. – Сколько лет при нем, сколько пережито.
В этот момент дверь приотворилась, но ни будущий Император, ни граф не успели возмутиться: в опочивальню буквально затек Ефим – постоянный нарочный Алексея Андреевича. Просто так он беспокоить таких высоких лиц не стал бы.
– Ваше Императорское Величество, – поклонился графский вестовой, – Ваша Светлость! Семеновский полк бузит.
– Да что им неймется-то все! – в сердцах крикнула я. – Не пойду больше перед ними глаголить, хоть картечью по ним садите!
– Вот только с картечи по собственным солдатам мне правление и начинать, – отрезал Николай Павлович. – Чего хотят семеновцы?
– Константина на царство-с, – снова поклонился Ефим.
– Ох, дурни, – вздохнул Аракчеев. – Но предсказуемые. Не извольте беспокоиться, Ваше Величество, бунт подавим в ближайшие два часа, стрелять не придется. И Вас, Александра Платоновна, неволить не буду, не хотите – не езжайте, но с Вами мне как-то спокойнее, вот ей-богу!
– Мани с Вами, поедемте, – только и оставалось буркнуть.
[1] В реальной истории Яков Васильевич Виллие был возведен королем Георгом в достоинство баронета, в 1824 году титул признан в России, при этом в самой Российской Империи баронетов не было.
[2] У Федора Ростопчина было восемь детей, двое из которых умерли сразу же после родов, один прожил два года, но самая большая его трагедия – любимая дочь Елизавета, родившаяся в 1807 году и долго болевшая туберкулезом. Умерла в 1824 году, что окончательно подорвало здоровье Федора Васильевича, его разбил паралич, и через два года скончался он сам.