– Сегодня у нас одиннадцатое, – заметил генерал. – Пироскаф[5] прибудет пятнадцатого. Что будем делать, Александра Платоновна?
– Канцелярию привлекать, – мрачно сказала я. – Это дело не по Вам, Иван Саввич, а неудачу Вам не простят.
Обер-полицмейстер насупился, но обижаться на меня смысла не имело: я говорила истинную правду! Не в силах приставы и городовые разобраться тут, упустят они посланца Дюпре.
Нет, здесь нужны волки в овечьих шкурах.
Я посмотрела на своих охранников, и Тимка с пониманием кивнул.
Ох, не простые они у меня.
Домой вернулись к вечеру, предварительно заехали в ресторацию на Гороховой, где я утолила голод: живот уже крутило от него. Тимофей и Григорий уже привыкли, что я требую от них сопровождать меня в том числе и за столом в заведениях, поэтому давно перестали мяться и говорить, что не положено так и некомельфо. Тем более что после памятного посещения мной «Красного кабачка», где пришлось устроить дуэль с немецкой княгиней, это было вполне оправданно. Кстати, давно ничего не слышно о Луизе-Шарлотте, с ее темпераментом она должна была бы стать предметом неоднократных обсуждений своего поведения. Но нет, словно и не было такой принцессы.
А вот в квартире ждал сюрприз.
В гостиной распивали чаи сразу же три бывших лицеиста, и одного из них мне бы сейчас точно не стоило видеть.
Саша Пушкин изящно размахивал чашкой и читал зардевшейся Таньке стихотворение, в котором я пока не услышала ни единого бранного слова, но пошлостью от него разило за версту. Горничная охала и прыскала со смеху.
Саша Горчаков старался сохранять невозмутимый вид, однако тоже улыбался непристойной шутке товарища.
А их лучший друг Ваня Пущин сидел бледный, как сама смерть, и смотрел в одну точку. На белоснежной скатерти не было ни пятнышка, но что-то на ней этот заговорщик нашел, потому что не поднял взгляд даже при моем появлении.
– Александра Платоновна! – прервал свои вирши Пушкин. – Сердечно рады Вас видеть!
Горчаков встал и поклонился, а вот Иван и не пошевелился.
Я молча прошла к столу и уселась на отставленный стул. В комнате воцарилась тишина, Танька предпочла скрыться в уголке. Гриша прошел к окну, а Тимка прислонился к дверному косяку, сложив руки на груди. Нукеры источали из себя угрозу и неумолимое наказание, приди кому в голову перечить их хозяйке.
– Александра Платоновна, – начал Горчаков, – мы знаем Вас как женщину справедливую и полную иных достоинств, потому пришли к Вам…
– Вы пришли ко мне, потому что я имею доступ во дворец и могу просить за этого господина.
Я грубо указала пальцем на Пущина. Ваня от этого жеста вздрогнул, посмотрел на меня, и вновь опустил глаза.
Александр сбился с мысли, но его речь подхватил Пушкин:
– Александра Платоновна! Наш друг пришел к нам, полный печали и в расстроенном разуме. Признаться, из его слов я мало что понял, но уверен в одном: Иван Иванович не мог сделать ничего такого, что нанесло бы урон его чести. В своем стремлении к установлению справедливости он может быть горяч в речах, но мысли его всегда были чисты и безгрешны!
Я ударила Светом – легонько, но смуглый поэт запнулся, и его озарение, которым он безрассудно пытался на меня давить, исчезло.
– Ты знаешь, Ваня, что Николай Порфирьевич, который вчера приходил к Лунину, был убит им и Бурцевым в саду дома? Зарезан ножом в шею и оттащен подальше. Брошен под забором, как безродный выпивоха, ограбленный татем?