Бондарь мял в руках шапку, но смотрел на меня с достоинством, присущим воровскому племени высшего порядка. Такие не будут лебезить перед приставом или судьей, любое наказание воспримут, как перст судьбы. Кивнут и пойдут по этапу, кумекая, как можно сей горькой доли избежать по возможности.
– Достал меня Спиридонов, Ваше Сиятельство, – ответил Михайло. – Как знал, где я буду, прямо над телом и повязал. Никакой слам не помог бы, сгорел, как пить дать.
– И так спокойно передо мной явился, душегуб? – взъярилась я.
– Я за вину свою получил, Ваше Сиятельство, – спокойно ответил Бондарь. – То дела наши были. Грех взял на себя – порезал одного мазурика, который совсем законы не только людские, но и Божеские попрал. Трех девок снасильничал и удушил. А такое даже нам, знаете ли, не по душе.
– Врет, – сказал Аслан. – Не полностью, но врет.
Михайло с удивлением посмотрел на черкеса, о чем-то подумал и все же добавил:
– Задолжал он еще многим, потому и в оборот взяли. А как узнали, что он с девками делал, то уже и не выдержал. Ткнул его. Он же каплюжным лил, от того безнаказанность и чувствовал.
– То есть первопричина именно в том, что лил каплюжным?
Каторжник пожал плечами: мол, как хотите, так и понимайте. Кульмин на эту сцену смотрел с любопытством, пытался понять, откуда это графиня, приближенная ко Двору, знает воровской арго, так еще и общается с разбойником чуть ли не как с ровней.
От сторожки прибежал солдат, на ходу сдергивая с плеча ружье. Он только открыл рот с намерением отругать каторжника, посмевшего заговорить с дворянкой, но я его остановила.
– Интересный экземпляр, – хмыкнул полковник. – Убийство, но обрит как срочный. Видите: голова выбрита от уха до уха. Был бы на пожизненной каторге, то брили бы от лба до затылка половину. Презабавно смотрится. Ну-ка, злодей, объясни-ка, почему ты за такой грех не до гроба в кандалах?
Михайло обернулся на Кульмина, раздумывая, отвечать ли, но и сама я нетерпеливо кивнула, требуя рассказа.
– А это заслуга Ее Сиятельства. Помог я ей в одном… важном деле. И пристав о том помнил, поэтому и срок дали. Сюда и попал к счастью своему. Все не камень где-нибудь долбить или канавы в мороз в Сибири копать.
– И в самом деле, – почему-то смутившись подтвердила я. – Сей господин своим злым умением предотвратил побег такого преступника, что мог на милость рассчитывать.
Полковник снова хмыкнул, особой веры в его взгляде не было. Но и поверить в историю, что графиня могла задолжать каторжнику-убийце было бы сложно. Вот только рассказывать все подробности той истории не следует.
– Ваше Сиятельство. Как Николай Порфирьевич поживает? – спросил Бондарь.
Я помрачнела и выдавила из себя:
– Убили его, Михайло. Влез он в дела политические, с тем самым делом, в котором ты помог, связанные.
Каторжник широко перекрестился и прошептал короткую молитву. Это меня удивило, но Бондарь махнул рукой и вытер внезапную слезу.
– Правильный пристав был. Эх…
Солдат из конвойных нетерпеливо переминался с ноги на ногу, однако встревать в разговор не решался. Но тут сам Михайло повинился, что ему пора бы бежать, ведь отправили его с поручением к интендантам, которые должны выдать каторжным недостающую одежду взамен прохудившейся на работах. В Оренбург перевели целую артель проложить еще одну ветку путей на «банхофе» – станции. Долей своей тать был весьма доволен и считал, что повезло ему несказанно. Пусть к труду его руки были непривычны, дело, порученное осужденным, оказалось неожиданно интересным и не самым тяжелым. Условия для арестантов оказались сносными, поэтому и в самом деле побегов пока и не было. Впрочем, держали их лагерем в степи, по которой далеко без коня и припасов не уйдешь, тем более зимой.
– А ружье доброе, Ваше Сиятельство! Мартын наш из такого за пять сотен саженей попадет непременно.