— Пресс-папье? — удивился Джеймс.
— Это такая кабинетная штуковина, которую используют для придавливания бумаг.
— Я знаю, что такое пресс-папье, но почему его не стоит упоминать?
Лемюэль пожал плечами.
— Если вы не хотите, чтобы ваши руки и лицо были исцарапаны, вам не стоит упоминать перечисленные мной предметы.
Они подошли к одной из дверей, и Лемюэль, достав из кармана ключ, отпер замок. Зайдя в комнату, он поставил лампу на комод и со вздохом сказал:
— Вы будете жить здесь. Эта комната принадлежала моему отцу, Лазарусу. Она пустует много лет. Хелен убирается здесь, как и в остальных комнатах, так что ни пыли, ни пауков, ни клопов здесь нет. Видите зеленый порошок на полу? Это гремлинский яд — человеку отравиться им будет сложно, но, если вы хотите избежать чесотки…
Джеймс покивал. Он сразу же понял, почему здесь все усыпано ядом от гремлинов — в комнате повсюду стояли, лежали и висели на стенах различные механизмы — настоящая вкуснотища для этих мелких прожорливых вредителей. Механизмы были такими ржавыми, словно долгое время прозябали под дождем…
Комната не выглядела уютной — хотя чего еще ожидать от места, в котором давно не живут. Зеленоватую обойную ткань покрывал узор из ночных мотыльков, тут и там она отходила от стены, ковер казался настолько ветхим, что на него было страшно наступать — того и гляди рассыпется, громоздкая мебель темного дерева будто отрастала от стен, а кровать у окна… Глянув на нее, Джеймс сглотнул вставший в горле ком. У этой кровати были вовсе не ножки, а самые настоящие ноги — механические и похожие на паучьи. Прилечь или хотя бы присесть на нее желания не возникало, хотя с единственным стулом здесь все обстояло еще хуже — у него тоже были «паучьи» ноги, но, помимо этого, из разорванной обивки на сиденье торчали выбившиеся пружины.
Осматривая комнату, Джеймс вдруг отметил, что в ней кто-то есть. В углу, у большого гардероба, стояла высокая человеческая фигура, накрытая драным полотнищем. Фигура не шевелилась — в дырах проглядывали механические руки и фрагменты латунной головы. Погашенная лампа-глаз словно из-за ширмы подсматривала за новым постояльцем.
— Не беспокойтесь, — сказал Лемюэль, проследив за его взглядом, — этот механоид не работает. Отец так и не доделал его.
— Дядюшка рассказывал мне о Лазарусе Лемоне. Ваш отец был изобретателем?
Лемюэль кивнул. На его лице появились следы застарелой печали.
— Отец был помешан на механизмах. Он считал, что автоматон справится с работой лучше, чем живой аптекарь.
— Я слышал, что он… — неловко потупившись, сказал Джеймс, — и сам был… ну, вы понимаете… Он заменил почти все части своего тела механическими и…
— Я ведь сказал, что он был помешан на механизмах, — резко ответил Лемюэль. Было видно, что разговор об отце не доставляет ему удовольствия. — Лазарус Лемони хотел превратить аптеку в лавку по продаже механических протезов и говорил, что от них намного больше пользы, чем от человеческих конечностей.
Он кивнул на стоявшие у стены ящики, из которых торчали латунные руки и ноги.
— Я не слышал о кончине вашего отца, — сказал Джеймс. — Дядюшка Людвиг ничего об этом не говорил.
Лемюэль не ответил. Отвернувшись, он понуро произнес:
— Осторожнее с кроватью. У изголовья есть рычаг — его не трогайте, хотя… механизмы давно не смазывали, думаю, они все заржавели… Мы начнем ваше обучение утром. Ужин будет в восемь. А пока располагайтесь.
Лемюэль направился к двери. Остановившись на пороге, он обернулся и сказал:
— Я надеюсь, что все обойдется…
Джеймс нахмурился — ему совсем не понравилось, как это прозвучало.
— Обойдется? Вы о чем, Лемюэль?
— О моей предстоящей беседе с мадам Клопп, само собой.
Он кивнул и вышел за дверь. Джеймс остался в комнате один. Если не считать выключенного автоматона.