- Я заметила у себя седой волос.
- И я у себя тоже, пять!
- Нужно покупать краску для волос.
- Все ей пользуются, втихаря.
И обе рассмеялись.
Темненькая Аграфена в следствии болезни побледнела, посветлела, похорошела, не считая следов увядающей чахотки на щеках, так хорошо схваченных Пикассо в одном из его портретов.
Эта способность тетушки Аграфены к изменению цвета, в соответствии со временем и этапом в биографии, делала ее предметом обожания для поэтов, да и сам я любил ее как свою вторую мать.
Премьера «Трех сестер» ушла в прошлое, Чехова начали забывать, но званные ужины у нас в доме проходили по-прежнему очень оживленно, преимущественно по четвергам с Николаем II, Пикассо, продолжавшим возиться со своим кубизмом рисуя задницу толстухи, и молодыми поэтами модернистами. Тетушка Аграфена, под каштаном, читала поэзию:
весь в ароматах своих мазей
меня пытаешься увлечь
в пожар любви и нежной страсти
где нам себя не уберечь.
Коронация царя Николая II, как мне видится, было событием особенным, из ряда вон. Весь женский клан, среди которого я рос, расфуфырившись устремился на Дворцовую площадь, в ожидании рассмотреть хорошенько в непосредственной близости царственную семью и их наряды, хотя возможно, им просто не терпелось облачиться во все свои последние наряды, шляпки, брошки, тюлевые вуальки, пояски, сумочки, белила и румяна и высыпать с нарядной утренней толпой на празднично украшенные улицы, что они, в итоге, и проделали с превеликим удовольствием.
Разговоров потом было на целый год, ведь для нас русских так важно лично поучаствовать в таком историческом для России событии, пусть даже и рискуя при этом быть раздавленным толпой и заплатить за любопытство собственной жизнью. Зато они будут рассказывать своим внукам и правнукам, что были очевидцами знаменательного события, вошедшего отдельной страницей в историю России. Страница эта, правда, вышла немного скомканной и помятой, ну да ладно, чего уж там.
Прадед Максим Максимович объезжал верхом свои поместья. Дедушка Николай с бабушкой, каждый в отдельности друг от друга, молились об исполнении молодой царской семьи православными и патриотическими чувствами. Тетушка Аграфена никуда не выходила из дому, лежала в своем шезлонге под каштаном, с легким румянцем от перенесенной чахотки, и читала поэзию на французском из книжки в желтом переплете. Я оставался с ней все это время и тоже проводил все время за чтением. Я читал трилогию Мережковского "Христос и Антихрист" — очень интересную книгу, которая до сих пор увлекает меня, поскольку люблю я воображать себя кем то, скажем римским императором, поклоняющимся язычеству и преследующим христиан, или безумным гением Леонардо, создающим бессмертные произведения искусства и конструирующим изощренные машины для массового убийства людей.
В моей голове крутился один назойливый вопрос: был ли тайный жених тетушки Аграфены, с которым они уединялись в особняке, царем Николаем; или же это был кто-то другой. Если он действительно был царем, то получается, что он бросил тетушку, чтобы жениться на другой. Причина более чем весомая для ее болезни и уединенного времяпровождения в шезлонге в саду с книжками стихов на французском.
Ведь не каждый день тебя бросает царь.