— Лошади, ваша светлость, — подобно злой саранче они объедают пастбища, оставляя скотину чахнуть в голоде. Только в нашей долине уже две деревни потеряли поголовье из-за скотной хвори. Лучшие пастбища под коней определены, а добрую половину посевных по мудрому велению ее светлости отряжены под овес!
— Так и корми овсом! Или смеешь молить гвардию ради твоего навоза распустить⁈
— М’лорд, так не дело же! У скота рога обламываются, коли много овса давать! Ноги ломаются, телята мертвые родятся, кости что тростинки переламываются… В новом году от всего поголовья ни одной дойной не останется, коли все лето впроголодь, да без сена зазимуем!
— Да что ты голову морочишь⁈ Миледи в своем милосердии за каждое поле золото предложила! Монеты взяли⁈ Взяли! Так нечего теперь про пустые животы причитать!
— То верно, что мужичье дуреет когда в кошелях позвякивает. Себя-то мы прокормим, ваша правда, но скотину монетами не угостишь — что станет на следующий год? Почва вовсе истощится, коли без удобрений — тамошней весной и вовсе ничего не засеем!
— Конским навозом удобряй, дурья башка!
— М’лорд, так земля перегреется, только хуже станется! Гниль серая на урожае плодится, коли с воинского коня удобрять! Всем хлебородам ведомо, что конь рыцарский не только копытом смерть несет, но и сракой окаянной землю умерщвляет…
Хихиканье герцогини потонуло в гневе Аллерии:
— Довольно фарса!!! Молочный Холм сказал свое слово — аудиенция окончена!
Мужик попытался возразить, что пришел к малявке, а не к ее советнику, и что даже у регента в совете водились хлебороды, а не один лишь «клерк», но пара гвардейцев уже утянула его с площадки, вернув в толпу и пропустив следующего просителя.
Поглядев как дядька понуро советуется с остальными старостами, я не мог не заметить общее веселье толпы из-за развернувшегося представления. Мелкая знать вовсю перешептывалась, обмениваясь остротами и укрепляя веру в превосходство благородных перед скудоумными простолюдинами. Помнится, увидав на улицах разодетого в цветастую парчу караванщика, Эмбер фыркнула нечто про туго набитый воздухом кошелек. Тогда я нихрена не понял, списав все на очередной приступ зазнайства бывшей графини, но сейчас… Презрение к делегатам бурлило в толпе, и чем скромнее виднелись одежды, тем грубее и громче звучали издевки.
Если бы у самообмана был вес — в тронном зале разверзлась черная дыра. Одни обольщаются, будто они какая-то высшая раса, не имеющая с простолюдинами ничего общего, другие просто перенимают повадки вшивой аристократии, будто таким образом возвысятся сами и отгородятся от тех, кто еще ниже
Было бы у них побольше денег, щеголяли в шелках не хуже того торговца. Чего не сделаешь, лишь бы не вспоминать что из под твоего «хвоста» выходит то же самое, что из-под коровьего?
Устав рассматривать толпу и выслушивать представителя красильщиков ноющего о упавшем качестве мочевины, я уже собирался выскользнуть обратно в коридор, когда заметил пару знакомых ушей. Мелькая за плечами и стараясь держаться подальше от гвардейцев, хвостатая дура в очередной раз доказывала, что только слабаки учатся на своих ошибках.
— Сказал же, не отпускай одну! Но нет, в библиотеке же интересней! Биба и Боба, два долбо… Ай, пофиг!
Не то чтобы мне было дело до слабоумной кошатины, отчаянно желающей оказаться в темнице, но случись чего, синевласка прибежит именно ко мне, опять упрашивая вызволить ее подругу из передряги.
Прокатившись танковым катком по сапогам, я рванул вороватую ручонку, вовсю шарящую по чужим закромам. Тучная тетка недоуменно вздернула бровь когда ей протянули «потерянную» брошь, но заметив трепыхающуюся одноглазку, сразу все поняла.
— Пусти, больно же! — все вырывалась ушастая, пока я оттаскивал ее подальше от чужих карманов и поближе к профилактическим затрещинам. — Да дам я тебе твою долю, пусти уже!
— Помнишь сказку про глаз и жопу⁈
— Помню… — поникла идиотка, переставая брыкаться. — Только не начинай нудить, тебе совсем не идет!
— Сейчас проверю, раз помнишь! Что сказала жопа когда на нее натянули глаз⁈