- Дом. Нет. Электричество, - отрывисто произнесла она, глядя на меня с угрюмой враждебностью. Очень мне не понравился этот взгляд, одновременно опасливый и жалостливый. Словно она глядела на какое-то смертельно ядовитое пресмыкающееся, испускающее последний дух – уже не представляющее опасности, но по-прежнему противное. Люди на берегу смотрели на меня в точности так же. Раздраженный этим взглядом я ответил жестче, чем хотел бы:
- Я не слепой. Вижу, что ты моешь посуду в тазу, а воду греешь на дровяной плите! Батарейки! Мне нужны ба-та-рей-ки!
Женщина несколько секунд молча глядела на меня. Я уже уверился, что следующим ее заявлением будет «Дом. Нет. Батарейка», но вместо этого она нехотя кивнула в сторону дальнего шкафа и отвернулась обратно к разделочной доске. Сунув нос в шкаф, я облегченно улыбнулся, найдя несколько упаковок с разнокалиберными батарейками, а через десять минут уже сидел в старом бабушкином кресле-качалке и просматривал записи. Их было очень много, и большая часть касалась наблюдений за племенем. Ритуалы, свадьбы, похороны, охота, рыбалка, разделка туш и рукоделие. Комментирующий голос за кадром своей манерой повествования старательно подражал Дэвиду Аттенборо, и я пришел к выводу, что записи делал какой-то историк. Из тех, что когда-то в избытке квартировались на вилле и собирали материалы для диссертаций или документальных видео про жизнь первобытных американских народов.
Впрочем, эти записи мне скоро приелись, и я стал методично отыскивать наши семейные хроники. К счастью, таких тоже было немало. Вот мама снимает и комментирует, а папа учит меня плавать – держит на вытянутых руках и направляет мое суматошное барахтанье. Я и не подозревал, что умею плавать, пока не посмотрел эту запись! Или вот я сижу на табурете в освещенной лишь несколькими свечами хижине, а Анри и Ватер заплетают мне косы. За кадром раздается мамин смех и папино ворчание: «Вы на него еще юбку наденьте и дайте в руки куклу!».
- Люди Кремня плетут косы, – спокойно отвечает Ватер, вплетая мне в волосы маленькие перышки.
- Мои пацаны – не люди кремня, - шутливо возмущается отец, но Ватер лишь сухо улыбается.
- Зато посмотри, какой из Пьера получился хорошенький Гайавата! – хохочет на заднем плане мама.
Я провел рукой по моей роскошной гриве. С тех пор, как мы остались вдвоем, и вплоть до моего совершеннолетия, мама отметала любые мои возражения и стригла меня очень коротко. Отпустить, наконец, волосы я смог только лишь когда она заболела. Удивительно, что когда-то она так легко относилась к моему желанию иметь длинные волосы!
Я поставил видео на паузу, подошел к небольшому зеркалу в углу комнаты и стянул с волос резинку. Черные, как вороново крыло, блестящие кудри рассыпались по плечам. Я внимательно изучал свое лицо, пытаясь найти в нем черты местных жителей – скошенный лоб, без запинки переходящий в крупный нос, глубоко посаженные глаза или массивный выпирающий подбородок. Ничего такого. Из зеркала на меня глядел средний европеец – вытянутое лицо, светлая кожа, светлые глаза. Разве что черные волосы, да и то с натяжкой – мои мелкие кудряшки (папино наследство) совершенно не походили на прямые гладкие индейские космы.
Я вернулся к просмотру и просидел за этим занятием до самого вечера. Конные прогулки, долгие походы, мастер-класс по разделке горного козла от Ватера, уютные семейные вечера на террасе и шумные многолюдные застолья. Несколько раз подряд я посмотрел видео с празднования Рождества. Если верить подписи на кассете, это было наше последнее Рождество на озере. Ярко освещенная множеством гирлянд столовая, огромная пушистая елка в углу, за синеющим окном - почти киношный снегопад. И множество людей за огромным столом. Там был и прадедушка с бокалом шампанского, толкающий длинную и утомительную речь, и бабушка с безумным макияжем, в кокетливой шляпке с вуалью, дедушка Роберт - ее муж, и мамин старший брат – дядя Люка́, мама с папой – уже изрядно пьяненькие, но бодрые, и мы с Анри – две егозы, без конца снующие из-под стола и снова под стол. Еще какие-то дети и взрослые, которых я совершенно не помнил – то ли родня, то ли друзья, то ли просто искатели экзотики, которых радушно приняли в этом хлебосольном доме. С щемящей тоской я вспомнил наш с бабушкой завтрак на двоих – все, что осталось от некогда огромной веселой семьи. Я утер слезы, вынул кассету и уже потянулся за следующей, когда мой взгляд упал на ту, что была в камере изначально. Перед началом просмотра, заряжая в камеру батарейки, я вынул ее, обратил внимание, что никакой подписи на соответствующей бумажке сбоку нет, и отложил в сторонку – на потом.
В голову пришла неуютная тревожная мысль, что бумажка пуста, потому что кассета с момента записи так и не была извлечена – что это последняя запись. Более того, только сейчас, с нехорошим предчувствием вставляя ее в камеру, я заинтересовался, а почему это бесчисленные хроники неутомимых исследователей находятся не в архивах, например, телеканала Дискавери, а пылятся в нашем с Анри шкафу?