Когда меня скрутили, было уже светло. Я не сопротивлялся, но меня все равно сначала избили, а потом повели прочь. Шли мы долго и часто останавливались. Во время остановок меня продолжали бить. Я прекрасно их понимаю, ведь они нашли меня с растерзанным трупом беременной женщины на берегу огромного зловонного болота, полного раздувшихся трупов людей и животных. Я и не пытался найти какие-то слова, чтобы оправдаться. Не существует таких слов. Только просил, чтобы они убедились, что она мертва… и тогда меня били еще жестче. Кто-то выбил мне глаз. Я долго чувствовал, как остатки его елозят по моей щеке, пока какая-то низкая ветка не сорвала его прочь… А потом меня привели сюда. Говорили, что это единственная надежная тюрьма в графстве…
Отец Коллум поднялся и взял лампу, ожидая, что узник снова попросит его задержаться, попросит отпустить грехи. Но тот лишь горько всхлипывал в своем темном углу.
- Ты говорил…, - отец Коллум, сухо сглотнув, подошел к самой решетке, хоть это и было запрещено, и поднял лампу повыше, чтобы разглядеть среди сырых теней узника, - что единственное, что до сих пор не понял, это… про курицу и яйцо.
- Чтобы прийти, им нужен байшин. Но чтобы построить байшин, нужна одна из них… Так кто же вырастил первый байшин?
Коллум еще некоторое время ждал, но из камеры раздавались только всхлипывания и молитвы. Он отошел от решетки и стал подниматься по узкой винтовой лестнице, низко держа перед собой лампу, чтобы не запнуться о ступени. Когда он уже выходил из башни, снизу послышался отчаянный крик: «Отче! Проверьте ее, она может быть жива!»
Эпилог.
Отец Коллум некоторое время глядел на раскачивающееся за вишневыми и яблоневыми деревьями тело. Городские мальчишки баловались – по одному оттягивали его за ноги на сторону, а остальные старались пробежать под ним так, чтобы при качке он не коснулся их. Женщины отгоняли их, но без особого энтузиазма, мужичины с мрачными, но удовлетворенными, лицами шли в поля. Ветренное, серое небо ненадолго расступилось пропустив яркую синь. Солнце тут же залило город и его жителей теплом и духом свежего хлеба, какой бывает только в начале весны. Даже вездесущий, ядреный запах навоза на несколько мгновений померк. Отец Коллум придержал шляпу и задрал к небу голову, невольно улыбнувшись.
- Преподобный? Завтрак готов…, - послышался рядом почтительный голос, - сразу после вам подадут экипаж.
- Тела все подняли? – спросил он. Солнце ушло, и он опустил глаза на Смита.
- Надеемся, но болото слишком глубокое, - Тот поежился, - Хотим быть уверенными, что никто из бедняжек не остался на дне. Но преподобный Матеус уже начал службу, а бригада из десяти человек пошла раздирать новое кладбище. На церковное все не влезут, да и нельзя…
Коллум покосился за бешеной пляской трупа за деревьями и спросил:
- Э… кхм, Смит, в личных вещах девушки… той, что была с ним… не было книги? Вроде дневника, с замочком?
- Не знаю, Отче, лучше спросить доктора…
- Ладно…, - Коллум отмахнулся и отправился к крепкому зданию столовой, чтобы подкрепиться перед долгой дорогой, но вдруг замедлил шаг, - Выживших… нет?