Того, кого мама ждала, она успела завещать Марине. Так и сказала: завещаю, мол, доченька, тебе его ждать. Верю, сказала, что придет; а ты, сказала, его сразу узнаешь, моей памятью. Тогда-то, сказала, все и переменится.
Одно это и держит; кабы не оно — на кой такая жизнь.
Спать, однако, хочется — сил никаких нет.
***
Пронзительно заверещала связная коробочка, дядей Сашей изготовленная. Марина рывком села на своей охапке, поднесла коробочку к губам, спросила, сипловато со сна:
— Что?!
Вызывала, кажется — коробочка хрипела почище Марины, — сестрица-подружка Ольга:
— Маришка! Вот же ты запропастилась! Снова на нулевом? Обыскались тебя, а там Веруня вроде как рожать начала!
Марина прокашлялась. Ответила уже ясным голосом:
— Бегу… Рано она что-то…
— Рано… — проворчала Ольга. — Ты бы больше на нулевом своем околачивалась, было бы вообще по самое никогда…
— Бегу, — повторила Марина.
Роды — дело для Местных нетрудное, но так уж укоренилось: всегда требовали врачею. Как бы ритуал сложился. Точнее, часть ритуала.
Сейчас наслушаюсь, подумала Марина, спустившись на уровень «раз» и помчавшись по коридору. Хорошо хоть, базовый медкомплект всегда при себе, не нужно крюка давать, время терять. Это мама так научила, да и в памяти засело — уж что намертво, то намертво: у врачеи неотложное должно быть при себе всегда и всюду.
Так, Веруня у нас на уровне «два». Да, точно, сектор «два-пять». Значит, сейчас, на площади Первых Встреч, налево, там лестница вниз, налево, еще раз налево, проспект Два, площадь Вторых Встреч, прямо, все прямо, потом направо…. Ух, и наверчено же в нашем граде! Ну, зато любой враг заблудится… Правда, какие тут нам враги… Разве что сами себе…
Поспешать, поспешать! Разродится-то сама в лучшем виде, да ведь Местные потом душу вынут попреками: мол, врачея, а опоздала, что ж ты, муданка, за врачея такая, одно слово — муданка… И пойдет-поедет, нуднее некуда.
Еще издали услышала заунывное, малоосмысленное, повторяющееся без конца:
Самосвал заряжай,
Колдуну угрожай,
Бодуна окружай,
В отчий дом заезжай,
Убирай урожай,
Сладку детку рожай…
Вбежала в нужный сектор. Пение стало оглушительным — целая толпа собралась возле Веруниного отсека, не продохнуть. И все поют. Тоже часть ритуала.
И подле самого ложа роженицы сгрудились. Та лежала голышом — этакая коричневая тушка со складчатой шкуркой и растопыренными лапками.
— Ну-ка, все вышли, быстро, кому сказала! — предельно высоким голосом прокричала Марина.
Чуть ниже тон возьми — не воспримут. В обычных условиях — шарахаются, но при родах перевозбуждены. А если так высоко — даже и в этих обстоятельствах замолкают. Вот и пение стихло, и отсек очистили.
— Как чувствуем себя, Веруня? — спросила Марина.
Вопрос дежурный, даже опять-таки ритуальный. Ибо яснее ясного: великолепно она себя чувствует.
— О-о-о-ойййй! — заверещала роженица.
Затряслась неистово, обе пары грудей всколыхнулись. Переигрывает, подумала Марина. Что ж, так у них положено, пусть. И подыграла:
— Тужься давай!