Шестеренки Рагнарёка уже раскрутились, взбивая тягучее бытие этого мира, — и все, что до этого пряталось где-то в глубине, теперь поднялось на поверхность. И в этом омуте водилось не только плохое. Серый мир стремительно терял свои пятьдесят оттенков, делился на белое и черное и неизбежно ставил каждого перед выбором.
Кто ты? С кем ты? И на чьей стороне будешь, когда снега севера начнут таять от горячих ветров, которые дуют с юга?
И мне хотелось думать, что я все-таки выбрал верно. И если не добро, то хотя бы меньшее из зол.
— Видимо, ко мне вернулась вера в людей. — Я отодвинул опустевшее блюдце. — Для начала в тех, кого сгенерировала Система Романова… Но раз уж так — может, и настоящие на подходе?
— Настоящие такие же. — Катя махнула рукой. — Люди как люди. И милосердие иногда стучится… куда-то там. Но только иногда.
— Цитируешь классиков? — усмехнулся я.
— Классик не ошибся. Люди не меняются, и те, что в игре, от нас ничем не отличаются. Бывают плохими… иногда хорошими, но чаще все-таки плохими. — Катя покачала головой. — И поэтому я им не доверяю.
Мне показалось, что солнце за окном вдруг потускнело.
— Кать, что на тебя нашло? — Я осторожно погладил ее пальцы. — Уж чего-чего, а идеализма в тебе всегда было побольше, чем у меня.
— Может, и было, Антон, — вздохнула Катя. — Но как-то поубавилось. А в последнее время мне кажется, что все, что мы делаем, — не то и вообще ерунда.
— Добро пожаловать в мой мир, Катюш. — Я выпустил ее руку и откинулся на спинку кресла. — Не то и вообще ерунда… Мне все время так кажется. Но что поделаешь — прятаться в кусты надо было раньше.
— А я переживаю. — Катя подалась вперед. — За тебя. Потому что ты упрямый, как горный баран, и не уступишь.
— А надо? — проворчал я.
— Я не знаю. Но вижу, чего тебе все это на самом деле стоит. И как ты ходишь умываться по ночам. — Катя посмотрела мне прямо в глаза. — И часто у тебя идет кровь из носа?