На следующий день мне принесли свадебный наряд — белый с золотом, расшитый бриллиантами и опалами, которые здесь, в Шактистане, считаются символами плодовитости. Я посмотрел на одежду и почувствовал себя бычком, которого ведут на бойню. Красиво разукрашенным бычком. Еще не поздно было сбежать, но я дал слово Терину, и слово свое намерен был сдержать.
Церемония началась еще через денек.
Ранее мне не приходилось наблюдать свадебные обряды Шактистана. Я жил уединенно, а мои друзья и подруги не спешили обременить себя семьей. И потому все происходящее было для меня внове.
Рано утром меня привели в какое-то помещение, где первый визирь, толстый дядька с выражением невыразимой важности на лоснящемся пухлощеком лице, долго рассказывал, какая это для меня честь — стать супругом Левинды — и в какую замечательную семью я вхожу. Чтобы я совсем уж впечатлился этой общей замечательностью, подручные визиря на протяжении полутора часов излагали официальную версию истории Шактистана — государства благоденствия, не знающего войн (кроме справедливых, конечно) и смут. Я кивал, постепенно тупея. От тяжелой чалмы разболелась голова, а запах благовоний, казалось, так и норовил отправить меня в страну снов, если ни куда подальше.
Потом меня, как чудо заморское, показывали народу. Народ выражал приличествующую случаю радость, т. е. свистел и махал руками. А я стоял на повозке, которую медленно тащила шестерка белых быков и вроде как всех приветствовал, ощущая себя все еще таким же бычком (ну, вы помните). Потом был прием во дворце султана. Там я очнулся и сумел разглядеть в толпе окружающих меня придворных пару-тройку знакомых физиономий. Не обрадовался. Физиономии были из числа тех, кто в свое время призывал всяческие кары на мою голову. Мысль о том, зачем я вообще согласился на этот балаган со своим участием, я тщательно отгонял, как и прорезывающееся время от времени отчаянное веселье по поводу того, что скорее я здесь выгляжу, как невеста. На виду и весь в белом.
Мне следовало сохранять на лице выражение холодного достоинства. Об этом меня особенно просили.
Мы, т. е. я и особо приближенные гости в количестве человек так сорока пяти-пятидесяти, сели за стол, вернее, прилегли на диванчики вдоль низкой столешницы, как велит здешний обычай. Подали еду и напитки, народ накинулся на них, будто в стране лет пять как неурожай, а я все гадал — когда же мне жену будущую продемонстрируют. Или меня надеются упоить до беспамятства, чтобы наутро был сюрприз?
Напиться не удалось, а жаль.
Солнце уже садилось, когда в зал медленно вплыло нечто, укутанное с ног до головы слоями разноцветной ткани. Вероятно, суженая моя. Меня толкнули в бок, я встал, приблизился к низко наклонившей голову принцессе, понял, что она на голову меня ниже и от нее очень сильно пахнет мускусом. Еле удержался, чтобы не поморщиться. Запахов с меня сегодня уже хватало.
Придворный главный маг Зарреусь То-Гили (мы немного знакомы, но друзьями не были) заставил нас с принцессой подержаться за какой-то фаллический символ, украшенный цветами и драгоценностями, произнес какую-то церемониальную фразу, смысла которой я не понял и сообщил мне, что с этой минуты я считаюсь введенным в семью султана, и за это мне полагается ряд привилегий. В частности, сидеть в его присутствии, если равный Солнцу не против, вкушать балатурию (кто бы еще знал, что это такое), носить пурпур и пользоваться магической защитой со стороны этого самого Зарреуся и его подчиненных. Очень надеюсь, что не придется. Потом Зарреусь без комментариев наложил на меня запрет на перемещения. Я не стал протестовать, рассудив, что смогу разобраться с ситуацией после.
Затем нас с принцессой подвели к султану, восседавшему за отдельным столиком, ибо негоже правителю быть слишком уж близко к народу. Доррей — невысокий, пухлый, совершенно не похожий на знакомого мне любителя угощать плодами пальмы правды, покивал, глядя на нас, поулыбался, почмокал губами и, наконец, произнес:
— Какой персик я отдаю тебе, Ларрен! Владей. Теперь она твоя.
И откинулся на спинку трона. Я молчал, ожидая продолжения обряда и пытаясь обнаружить в своей памяти, говорили ли мне, что следует делать дальше. Знаю, что публичное целование женщин в Шактистане не в ходу. А султан смотрел на меня, и на его физиономии отражалось недоумение.
Поняв, что нормальной по его меркам реакции Доррей от "счастливого новобрачного" не дождется, султан махнул рукой и сказал:
— Все, идите к себе, и это, удачи тебе, сынок.
Я вздрогнул, уловив в его словах больше сочувствия, чем там должно было быть.
После этого меня быстро вывели из зала. Завернутое в ткань нечто послушно семенило следом в сопровождении десятка чуть менее одетых дам.