Свет. Свет жег, бил, кололся, слепил. Свет причинял боль. Илья не противился. Наоборот, раскрыл глаза как можно шире и жадно вглядывался в свет. По щекам текли слезы, но на губах застыла блаженная улыбка.
Время растянулось в приятных муках. Он проживал свою жизнь снова и снова. На этот раз все происходило одновременно — прошлое и будущее в едином настоящем. И он был способен чувствовать — он сопереживал, боялся, любил, ненавидел, но ничего не мог изменить.
Через боль, через страх, через отчаяние, через ненависть к себе, через любовь к близким — он ощущал всю полноту жизни. От боли всю суть выворачивало наизнанку, он крутился, как червяк в свете радиоактивных лучей. Это было, как раскаленным железом до мяса, как выдирание ногтей, как оргазм. Он кричал, стонал, плакал, смеялся. Он не хотел кончаться и вместе с тем хотел кончиться.
Илью тряхнуло, и он вырвался из себя. Отвлекся на внешнее. Его куда-то тащили, ухватив за голеностоп. Израненное о камни тело жгло, саднило. Физическая боль отвлекла от душевной.
Он стал примечать сквозь марево предгорную каменистую местность, только цвет почвы золотой с алмазными вкраплениями, и небо, сотканное из сияющих крупинок света. Красиво, аж, дух замирает, а раньше он и не заметил бы. Волок его какой-то странный парень, рядом шли другие странные парни. А чем странные? Этого Илье никак разглядеть не удавалось.
Он хотел уже попросить, чтобы ему, как вип клиенту, предоставили более комфортабельные условия передвижения, но на очередном выступе его подбросило и с силой ударило о камни. Он приложился головой и упал в темноту.
Очнулся и со всего маху врезался в свет, аж, внутри зазвенело. Захрипел.
Совсем рядом невнятно бормотали эти странные, что тащили его за ноги. Смысл упорно ускользал от Ильи. Он напряг волю, перестав вслушиваться в свою боль и тонуть в жалости к себе, сосредоточился на разговоре.
— Ну, и что дальше, Михаил? — с какой-то птичьей интонацией испуганно поинтересовались над Ильей. — Что мы с этим будем делать?
— Тварь нужно уничтожить! — уверенно отрезал тот, кого звали Михаил.
Илья попытался рассмотреть говорившего парня, но свет не позволил.
Что под тварью подразумевают его, Илья ни секунды не сомневался. А вот в самой идее уничтожения — усомнился.
Почему-то от мысли, что его совсем не станет, сделалось неприятно. Раньше было пофигу, а сейчас, когда от боли дышать невозможно, когда внутри все рвется на части — стало не пофиг.
Но он и так, вроде как умер. Птичкин залепил ему пулю ровно в сердце.
Илья помнил, как ему прожгло грудь. Или это глюки? Может, он в больнице обколотый какой-нибудь наркотой валяется, а врачи — хотят его добить.
А врачам-то это зачем?
Однако Илья подозревал, что причин добить его у каждого человека на Земле нашлось бы в избытке.
— Это невозможно, Михаил, мы же в раю, — подхватил довод Ильи еще один голос.
Хотя про рай, конечно, взял лишка — Илью бы в рай никто не пустил. Тогда где он?
— У нас нет оружия, которое могло бы уничтожать, — добавил голос с птичьими интонациями.
— У меня есть копьё, Гавриил, — задумчиво отозвался Михаил.
— Копье судьбы может только изгонять из рая. Оно не способно уничтожать, — весомо возразил ему Гавриил.
Илье померещилось, что у этого Гавриила нос похож на клюв и глаза, как у воробья, а на башке растут перья. Сочетание вышло гаденьким, и этот трип его поднапряг. Он отогнал от себя искаженный образ недочеловека.
— Это прежде оно не могло уничтожать. Я изменил его природу, — через усилие признался Михаил, все молчали, и он, словно оправдываясь, с волнением продолжил: Я давно понял, что что-то идет! И благодаря этому мы сможем защитить себя!