— Ну, вы поняли.
— Несомненно.
Прокашлявшись или притворившись, что кашляет (причём, неумело; ему есть, чему поучиться), Акира разворачивает обложку, в некоторых местах помятую, тронутую солнечным светом, старостью. Ещё чуть-чуть, и она развалится. Он приблизился ко мне, чтобы нам было удобнее.
Если бы он знал, что мне намного больше, чем он себе представляет, то понял бы, как это всё звучало. Вишенка мне по душе.
Он аккуратно провёл пальцем по фотографии, предварительно развернув почти в конец. Дата на ней показывала «01.12.2010», когда Рю исполнилось три года (четыре года по японскому счёту). Я отчётливо видел в середине Рю, которого держала мать, а по левую и правую стороны уже расползались многочисленные родственники. Их лица радостны, но сдержанны. Видно, что его любили.
Надежда семейного бизнеса — Куросава Рю. Получается, от тебя не только бабушка шарахается. Акира, по-моему, относится к другому типу. Он в нетерпении, когда разговор заходит до Рю-сана, но на него он не давит.
— Рю-кун, какой милый ребёнок! — тётя отбирает из рук матери Куросаву и укачивает его, без стеснения выпучивая глаза на малыша. — И даже не плачет, какой молодец!
— Да, не плачет… — смирившись с родственниками своего мужа, она всё же отворачивается, чтобы помочь сестре.
Ей целый день не дают подержать дитё на руках, убаюкать, понюхать за ушком, и она до самого вечера ходит как заведённая. Один муж для неё бесконечная отрада, куда-то запропастившаяся. Вечно он куда-то пропадает.
Тем временем Куросаву передают по рукам всех родственников, пока мать увели на кухню.
— А когда займёт место отца, дела в гору пойдут, — приговаривала бабка.
— Это кто на моего брата жалуется? — мужчина вышел из-за двери к бабушке.
— Мы все тут на Куросаву надеялись, но денег больше от него не стало.
— Не будьте так строги, он не настолько плох! — начал оправдываться брат старшего. — Из нашего риса делается хорошо продаваемое саке, бабушка. Доходы от него превышают доходы других марок.
— Но оно не лучшее, — парировала, как нечего делать, бабка. — Рю-кун всё исправит. А этот выпивоха нам все продажи пропил! Мой муж отдавался делу, а этот бездарь губил наше дело. Не говори ничего, и слышать не хочу.
После они все без лишних разговоров заполнили гостиную, дабы попасть в объектив, тут же появился глава семейства старший Куросава и повёл с собой жену, которая, завидев мужа, как-то, что ли, успокоилась, но не до конца, так как ей было неудобно перед всеми родственниками непонятно за что. Как девушек учат не высовываться, так она и поступает, не открывает рта. Муж смягчает пребывание у родни, но легче не становится, когда они просят привести и Рю. В этой семье она не имеет прав, ни малейших. Она всего лишь родила первенца, иного от неё не ждали или, заметим, ожидали. Давно не рождался с первого раза мальчик, и когда это, наконец, произошло, никто не поверил. Это было для данного круга чудом, благословением.
За те секунды, когда был сделан снимок, мне показалось, что Рю там еле дышал. Я не разглядел, как поднимается грудь, как вздуваются ноздри, ни единого звука от него не донеслось. Веки его открыты, но белка не видно. Всеобъемлющая чёрная радужка заполнила пространство, он не моргал.
Как пугал Куросава людей, так и пугает до сих пор. Правда или нет, здесь сужу я.
— Жаль, я родился поздно, тогда мы бы могли оказаться на этой фотографии вместе.
Он поворачивает страницу, а фото там с огромной временной разницей. Мою озадаченность заметил Акира и объяснился:
— Треть взрослых родственников умерло, и не до праздников было.
Зато я мог увидеть Рю в восемь лет. А впрочем, не было много диалогов.
— Зачем мы фотографируемся? Зачем все эти снимки? — молодой Куросава подошёл к отцу. Озадаченность была, ибо они фотографировались каждый совместно проведённый праздник. Это было нерушимой традицией.
— Мы должны чтить память о семье, — будто заученным текстом остановил он речи сына.
— Нечего чтить, — пробурчал себе под нос Рю, картинно улыбаясь напротив камеры.