— А я вот слышал, он добровольно. Да так за нас дерется, как за амператора не дрался, — заметил бывалый солдат.
— Послышалось тебе, старый. Говорю, индюк этот ненашенский и как война закончится, разбираться с ним нужно будет, как с ненашенским — штыком в живот!
— Эк ты разошелся, Семен. Мяхше нужно быть, мяхше. Глядишь, завтрашний день не переживем, умрем вместе с ним в этих траншеях, а смерть, она, знаешь ли, ни чинов, ни нашенских, ни ненашенских не различает, — упорствовал бывалый солдат.
— А нам народники чего обещали, — не собирался сдаваться и Семен, — помнишь, али забыл уже? Чинов, говорили, не будет, что в армии, что на работе все равны будут.
— Помню, было, — заметил еще один солдат, до того не участвовавший в разговоре. — Бардак получился, Сема. Форменный бардак. Нас тогда народоборцы гоняли — мама не горюй! Чуть жаренным запахнет, наши винтовки бросали и разбегались, командир их остановить пытается, а им на все плевать — все ж равны, чинов нет, вот и твори, чего хочешь. Обещания обещаниями, а вот порядок в армии должон быть и без чинов тут никак. Потому зря ты на комиссара наговариваешь. Я про Оболенского слышал — он много где побывал и все как один солдатики, что под его началом служили, говорят, что за нашего брата жизнь готов отдать.
— А чего ж тогда до сих пор живой? — язвительно спросил Семен. — Солдат, поди, под его руководством больше одного погибло.
До того спокойного Кирилла зацепила эта фраза. Он собирался было уйти, но в этот самый момент к нему приблизился адъютант командарма.
— Кирилл Иванович, Михаил Александрович хочет с вами переговорить.
Оболенский кивнул в знак того, что понял слова адъютанта, вместе с ним направился в Гарск, к дому генерала Трухалина. Когда они прибыли туда, на улице уже стемнело, ясное небо покрылось искорками звезд, с раскинувшихся в пригороде полянок доносился веселый стрекот сверчков.
Деревянный домик, в котором располагался штаб, был совсем плохонький: северная стена покрылась плесенью от сырости, потолок прогнил, половицы скрипели, из мебели куча старых стульев, широкий комод у заплесневевшей стены, очевидно, предназначенный для того, чтобы скрыть светло-серые пятна от глаз посетителей, да тяжелый дубовый стол, за которым сидел генерал. Окна без штор, стекла грязные, повсюду пыль. Генералу при этом удавалось сохранять достойный вид — аккуратно зачесанные седые волосы, сосредоточенный взгляд маленьких глаза, напряженные мышцы лица и шеи, чистый, идеально выглаженный мундир.
— Присаживайся, — предложил Трухалин Кириллу. — Если хочешь, газетку постели — тут все грязное. Только прибыли, толком прибраться не успели, — генерал протянул комиссару лист газеты. — Судя по всему, удар нанесут завтра без предупреждения. По донесению разведки, трерийцы прибегнут к обману — заявят о готовности вести переговоры, а сами намерены выиграть время, для того, чтобы вспомогательный полк обошел нас с запада по горным перевалам. Похоже на правду — у них есть надежные проводники, которые знают горные тропинки, как свои пять пальцев. Совершенно незаметно провести конницу они не сумеют, но времени на отражение атаки в случае удара во фланг у нас просто не будет. Поэтому о возможной атаке необходимо предупредить нас заблаговременно. Это и будет твоей основной задачей, Кирилл. Три роты — все, что можем тебе выделить. Но ребята толковые, бывалые. К тому же в горах противостоять кавалерии не так сложно.
Кирилл слушал его вполуха, стараясь оставаться сосредоточенным, кивнул, когда Трухалин закончил, оторвал от газеты, переданной ему генералом клочок, попросил перо и чернильницу, написал крупными буквами поверх типографского шрифта:
«Артиллерия прибыла?»
Труханов глянул на текст, мотнул головой.
— Нет, остаемся все при тех же двадцати орудиях.