— Лучшие уходят первыми… — традиционно протянул кто-то рядом.
А я молчал.
Я не обращал ни на кого внимания, ни на тех, кто мне помогал, коих было не так много, но и не мало, ни на тех, кто недоуменно наблюдал за нами.
Молчал и тогда, когда в небольшом курганчике мы выкопали глубокую яму, обойдя упокоенные останки того древнего воина, для кого он был насыпан, и прокопали ещё глубже, до сплошного камня. Мы положили его свернувшуюся фигурку на охапку сухой травы, собранной по былинке крысятами, и на кипу одежды, которую сняли с себя. Чут накрыл его тело меховой волчьей накидкой, положили рядом с ним копьё, нож, бурдюк воды, мяса. Мелкие сунули ему под бок какие-то игральные косточки…
Я взял булаву и бил по огромному камню, слушая непонимание, стон, недовольство и откровенную ярость демонического оружия, на которые мне было наплевать. Бил, откалывая куски, пока его бесформенные грани не начали напоминать очертания высокой фигуры. На какое-то время меня сменяли другие, тупя артефактное оружие, они высекали линии, скругливали резкие каменные выступы, пытаясь шлифовать грубый камень.
Этот камень мы с трудом, напрягая все силы, поставили на вершине кургана, отмечая для себя место захоронения Тигренка.
По прошествии полутора суток мы были уже на месте.
Нас не встречали у логова вражеские войска или ряды мутантов Хрезкача. Когда мы поднялись на холм и взглянули на место нашего постоянного убежища, то не нашли ничего необычного. Оставшиеся рабы работали, караульные стояли на своих местах. Патрулей не было видать — но так это мы сами почти всех забрали с собой.
Лишь только звук колокола, который мы как-то зимой взяли в качестве добычи, изредка выбивал резкий и дребезжащий звон.
Когда наш отряд с оружием наготове входил в ворота, все только удивлённо глянули на нас. А логово шумело на сотни голосов: писк, крики, звон орудий труда и амуниции, скрип лопат и шорох лап — всё сливалось в сплошной неутихающий гул. Часть жителей бросилась к воинам отряда, чтобы узнать новости, но бойцы лишь молча бросились во все стороны, занимая самые важные точки на поверхности логова и блокируя входы в норы.
Вытянули носы самые малые крысы, уже не с полупрозрачной кожей, а те, чья шёрстка была нежнее самого лучшего бархата, впервые выбравшиеся из своей норы и греющие свои шкурки под тёплыми лучами солнца.
На одной из башенок, недалеко от беспокойного колокола, раскачивающегося будто по своей собственной воле (Да от ветра скорее всего, просто этот ветер внизу не слишком был заметен, да, а наверху уже чувствовался! Сам не лазил, но как ещё иначе?), сидел крыс, что высоким и тонким голосом с хрипотцой произносил некие строки:
Он весьма удивился, да ещё кричал возмущенно, когда его пинками и ударами рукоятей согнали с занимаемого поста.
Усталые, покрытый коркой засохшего пота Сокуч и Одноглазый с десятком крыс метнулись в норы, а вскоре вниз пошёл и я.
Шёл, всё ещё ожидая худшего. Что там будет в лаборатории? Разделанные тела моих подопечных? Да вполне.
Но в лаборатории было тихо. Ничто не бурлило в котлах, нигде не светились чернотой излишки искажающего камня, не трещали искрами огни под котлами с непонятным варевом, а железо и части тел всевозможных монстров спокойно висели по углам.
Старого колдуна я нашёл в его стылой аскетичной норе, лежащим без сил на жёсткой плетеной циновке, и тусклый свет его глаз еле алел.
Было темно, но свет нам и не нужен был. Ситуация была вполне ясна.