Нет в небесах больше света…
Сотни печальных людей выучили этот стих наизусть.
Глава вторая
Поженились Оллан и Тирен, и отправились в Ольстер, и жили там очень счастливо. Но закон жизни — непостоянство: ничто не длится без перемен сколько-нибудь долго, счастье превратится в несчастье, а его заместит радость, какую оно потеснило. Но и с прошлым нельзя не считаться: редко оно далеко позади, как нам бы хотелось, — частенько оно перед нами, стоит на пути, и будущее спотыкается, стоит нам помыслить, будто дорога открыта, а радость присвоена.
У Оллана имелось прошлое. Он его не стыдился, просто считал, что с ним кончено, хотя на деле оно лишь начиналось, ибо то, что зовем мы грядущим, есть беспрестанное начало былого.
До того, как вступить в фианну, был он влюблен в деву из сидов, по имени Охт Дялв (Пригожая Грудь), и много лет были они полюбовниками. Как же часто навещал он свою возлюбленную в Дивных землях! С каким пылом и предвкушением стремился туда; любовный посвист, каким призывал он ее, вёдом был всякому из сидов, и судили о нем многие нежные милые девы из Дивных.
— Тебя вон высвистывают, Пригожая Грудь, — говорила ее сестра-сида, а Охт Дялв отвечала:
— Да, это мой смертный, любовь моя, трепет сердца, единственное сокровище.
Откладывала она прялку — или вышивку, если этим была занята, — а если пекла славный пшеничный хлеб на меду, бросала его, пусть печется сам, и мчала навстречу Оллану. И отправлялись они рука об руку в края, что благоухали яблоневым цветом и медом, смотрели на тяжко склоненные ветви, на облака, что плясали, сияли. Или же вставали рядом и грезили, замкнув объятия и взгляды, созерцали друг друга с головы до пят: Оллан смотрел в нежные серые колодцы, что блестели и мерцали под тонкими бровями, а Охт Дялв вперялась в громадные черные очи, что попеременно делались то мечтательными, то разгоряченными, вечно, попеременно.
А затем Оллан возвращался в мир людей, а Охт Дялв — к своим делам в Земле Юных.
— Что он сказал? — спрашивала ее сестра-сида.
— Сказал, что я — Ягода Гор, Звезда Познания, Цветок Малины.
— Вечно они говорят одно и то же, — супилась сестра.
— Но смотрят по-разному, — возражала Охт Дялв. — Чувствуют разное, — продолжала она тихонько; и дальше текла бесконечная беседа.
Но вот Оллан перестал появляться у Дивных, и Охт Дялв удивлялась, а сестра ее сто догадок придумала, одна хуже другой.
— Он не мертв — иначе был бы здесь, — сказала сестра. — Он тебя позабыл, моя милая.
Долетели до Тир на Ног вести, что Оллан женился на Тирен, и когда услыхала о том Охт Дялв, ее сердце на миг перестало биться, и она закрыла глаза.
— Что ж! — сказала ей сестра-спда. — Вот сколько длится любовь смертных, — добавила она, и печальное торжество было у нее в голосе, как и положено сестрам.
Но на Охт Дялв низошла ярая ревность и отчаяние, каких не бывало средь сидов никогда, и с того мига по силам ей стало любое злодейство, потому что не так-то просто смирять два порыва: голод и ревность. Охт Дялв решила, что женщина, присвоившая себе воздыханья Оллана, должна проклясть день, когда это случилось. Охт Дялв размышляла, копила в сердце месть, сидя в задумчивом уединении и озлобленной сосредоточенности, покуда не вызрел замысел.
Она искусна была в чародействе, умела менять обличия, а потому превратилась в женщину-посланницу42 Фюна, знаменитейшую на всю Ирландию, отправилась из Дивных краев и появилась в мире людей. Добралась до твердыни Оллана.
Оллан знал, как выглядит посланница Фюна, однако удивился, завидев ее.
Она его поприветствовала:
— Здоровья и долголетия, повелитель.
— Здоровья и добрых дней, — ответил он. — Что привело тебя сюда, родное сердце?
— Я от Фюна.
— И каково же послание? — спросил он.
— Царственный вождь намерен тебя навестить.
— Примем с радостью, — сказал Оллан. — Устроим ольстерский пир.
— Всему белому свету известно, что это значит, — любезно отозвалась посланница. — А еще, — продолжила она, — у меня есть весть для твоей королевы.