Я с ним спорить не стал. И то верно, поживем-увидим. А потом я заберу жену и сына.
— Хёвдинг просил передать, что ездить по родам не будет. Лучше устроить торжище, как в наших селениях. Ты весть передай: пусть приходят к бухте, где мы остановились. Аднтрудюр объяснит, где именно. Так и нам, и вам спокойнее. Ты можешь пораньше прийти, убедишься, что мы одни, никого лишнего не привели.
— Значит, вы за торговлей приехали?
— Мы не торговцы, а хирдманы. Сюда пришли по моей просьбе, — соврал я. — Мы получили богатую добычу и хотели продать кое-что. У нас там торговых мест полно, да я подумал, что моему тестю железо не помешает. К тому же не сырое железо, а уже переплавленное, кованое и заточенное. Но коли я ошибся, тогда заберу жену и сына, и уйдем тотчас же.
Аднтрудюр, конечно, может и что иное рассказать. Да вот только возьмем ли мы его с собой, если торговля сорвется? Впрочем, зачем ему это нужно? Он не хуже нашего знает, что до острова купцы еще когда доберутся… Только если случайно, как отец Кьелла, в тумане набредет. А какой торговец рискнет поплыть неизвестно куда, если есть проверенные пути?
Так что Аднальдюр разослал вестников по всем родам, а сам вместе с сыновьями пошел поприветствовать Альрика. Я остался в его доме с женой, сыном и тещей. Возможно, и как заложник, если вдруг Альрик окажется коварной тварью. Островитяне больше не доверяли пришлым.
Теща посидела с нами и убежала по каким-то важным делам. А Аднфридюр поставила на стол угощение и села в уголок, взяв в руки ребенка. Словно отгородилась им от меня.
Я нехотя выпил сброженного оленьего молока, откусил от зеленой горьковатой лепешки, которая пахла больше грибами, чем хлебом. Аппетита не было совсем.
— Я отвезу тебя в дом своих родителей. Хватит немужней женой жить.
Она вздрогнула.
— У нас дом большой, богатый. Все хлопоты на рабынях. Скота много, есть кони, коровы, козы и овцы. У матери недавно второй сын родился, всего две зимы пока. Будет с кем нашему сыну расти. Еда у нас лучше, мясо, рыба, капуста, горох. Я льна привез, красивое платье пошьешь. Еще сестра приемная, мелкая, но упрямая. Вы поладите. Она тоже любит ножом почем зря махать.
Она сидит прямо и даже не смотрит на меня. Только слезы из глаз капают. И вот чего она ревет? Я же говорю, что там ей лучше жить станет. А она реветь. Вот уж и правда, бабы дуры.
— Да не бойся ты. Мать у меня хоть и строга, зато добра. Гонять почем зря не станет. Или ты из-за ключей? Да, ключи будут у матери на поясе. Можно и свой дом построить, да только зачем? Я же в походах буду всё время. Тебе лучше с моими жить: и за дитем присмотрят, и еду сготовят, и от недругов оборонят.
А она молчит и ревет. Чего еще ей сказать-то?
— Коли не веришь, так у брата спроси. Он у нас несколько дней пожил, со всеми перезнакомился…
Аж злость на нее берет. Ей же как лучше делаю, а она только слезы льет. Хотел уж, как отец, кулаком по столу шарахнуть и велеть, чтоб сопли подобрала. Но вспомнил слова той малашки, которая мне отказала. Уна, кажется. Она говорила, что женщины не столько силу ценят, сколько ласку.
Так что пересилил я себя, подавил злость, подошел к ней сзади. Она аж сжалась, будто ждала, что сейчас ударю. Положил ей руки на плечи, наклонился и чуть не захлебнулся ее запахом. Я не помнил, как она пахла прежде, но сейчас от нее шел сладкий молочный аромат, смешанный с потом. И грудь плотно натянула платье. А у меня уже давно не было женщины… Несколько раз ловил рабынь в доме отца, да всякий раз откуда ни возьмись выныривала Ингрид и мешалась.
Я обнял Аднфридюр, потом взял ее на руки вместе с дитем и понес к лавкам в глубине дома. Уложил на шкуры, но она подскочила, отнесла спящего ребенка в люльку, подвешенную к крыше, и замерла. Не знала, то ли идти ко мне, то ли бежать из дому. Тогда я подошел к ней, снова вдохнул этот сладкий запах, провел рукой по груди, а она твердая, как из камня вырезанная. Тут меня повело окончательно.