По сценарию, задачей чертей было терзать души, попавшие во власть Аида. Поэтому в представление неплохо уложился и мой номер с ножами - бедную Эвридику с шутками и прибаутками привязывали к вращающейся мишени, и закидывали ножами; и номер Алекса: он расстреливал "эфирных духов", присланных с поверхности для спасения нимфы.
Себя я со стороны не видел, но номер Алекса меня потряс. Многозарядный револьвер, подарок Зигиберта, тарахтел не хуже пулемёта - шеф выпускал пули с огромной скоростью. "Духи эфира" летали вокруг, поднимались, скользя на тросах, под самый купол - ни один не ушел безнаказанным, Алекс ни разу не промахнулся. Публика выла от восторга.
Конечно же, во время своего выступления я напрочь позабыл о наказе шефа присмотреться к зрителям. Большую часть сил я тратил на то, чтобы стоять на подгибающихся ногах, не обращать внимания на бездну голодных, жаждущих зрелища глаз вокруг, и попадать ножами в цель - то есть, вокруг Зои, а не в неё.
Я не помнил, как вышел на арену. Не помнил толком и самого выступления, помнил лишь, как всё время твердил одно и то же: - не забыть про комплимент, не забыть про комплимент...
Этому меня научил Алекс. Комплиментом называли поклон в конце представления.
- Он должен быть исполнен таким образом, чтобы вызвать публику на аплодисменты, и одновременно выглядеть благодарностью на них...
Я тренировался в нашем тесном номере, пока не запутался в руках и ногах и не упал на кровать. Чувствовал себя последним дураком. Наблюдая, с каким изяществом и достоинством исполняют комплимент воздушные гимнасты, я был уверен, что запорю всё дело и надо мной будут смеяться.
Но как-то я его исполнил, и даже не услышал смешков за спиной, когда покидал арену... А вспомнил о задании, только сняв тесную шапочку с рожками и вытерев пот со лба. Времени на рефлексию не осталось.
Помня о том, что в самом конце представления у меня ещё один выход - вместе со всеми тварями преисподней я должен тащить Эвридику на суд Аида - я мгновенно взлетел на наблюдательный пункт, который мы облюбовали с Алексом под куполом цирка.
Сцена отсюда представлялась небольшим тусклым пятачком. Потрясающим мужеством надо обладать, чтобы шагнуть в двадцатипятиметровую пустоту, имея под ногами лишь тонкий натянутый канат...
Отогнав посторонние мысли, я сосредоточился на зрителях.
Прикрыв глаза, не глядя ни на что конкретно, я принялся ловить эмоции. Они поднимались над ареной, как испарения от горячего источника. Страх имел оттенок трупной зелени, восторг - искрящегося пузырьками шампанского, радость имела вкус сладкой карамели...
Во время выступления у меня не было времени на то, чтобы насладиться признанием публики. Зато теперь, стоя на узком балкончике под самой крышей, я хлебнул, можно сказать, через край. Тело налилось силой, кровь побежала по венам, сердце застучало ровно и упруго, как живой двигатель.
Я погрузился в эмоции, как в тёплую ванну, они омывали, как волны хорошей музыки, и проникали под кожу, искрились за глазами и вибрировали каждой жилкой моего тела...
Да, - решил я. - Зоя была права: ради этого стоит выходить на сцену.
Только ради этого и стоит жить.
Эйфория - вот что это такое. Ещё немного - и я сам буду фонтанировать силой, как тогда, в Клетке, после убийства вервольфа...
Воспоминания о совершенном мною убийстве отрезвили, сбавили накал бушующих в душе страстей. И очень вовремя: я почти пропустил тёмный провал, чёрную дыру, которая зияла в публике.