Гилберт Грин. О святых и сейфах
Гилберта поднял с постели пленительный запах пшеничных лепешек. Кухарка Веселой Виверны Матушка Крампет готовила не столько для выручки, сколько просто от чистого сердца и обширной души. На его Гилбертово несчастье — живот от этих запахов сводило так, что лежать дальше не было никакой человеческой силы.
Берт спрыгнул с высокой, скрипучей кровати и жадно глотнул ледяной воды из умывального кувшина. Он чувствовал, как вода скользит в горло, как наполняет исстрадавшийся желудок, и как тому на миг делается легче. А потом парня скрутило так, что на глаза навернулись слезы. Берт в голос выдохнул, пережидая мучительный голодный спазм, медленно опустился на пол, нащупал в кармане остатки засохшего пирожка с лимонной начинкой и осторожно, чтоб не потерять ни крошки, сунул за щеку.
В голове пульсировало, в животе ныло. Убийственный запах лепешек звал, совсем лишая соображения, и ловкие пальцы Матушки Крампет, сминающие где-то на кухне пышные кругляши теста, занимали сейчас все мысли постояльца Виверны.
Возможно, поэтому на вопрос инспектора Шимуса, о том, когда именно и как он оказался внизу, в едальне, Гилберт Грин, сын не самого сильного мага и не слишком успешной магички, не смог впоследствии ответить и под ментальным сканированием.
Прихватив у очага кружку с кипятком, который от щедрой души хозяина раздавался посетителям даром, Берт беззвучно опустился за стол. Он выбрал тихое место в дальнем углу — тут был лучший обзор на входящих — и принялся ждать.
Ждать оставалось недолго. Встреча назначена была на второй час после рассвета, и по прикидкам Гилберта, этот момент вот-вот должен был наступить. Парень, щурясь от пара, потягивал кипяток, сдувая на край кружки распаренный пенек бодыля*, слушал, как снаружи монотонно вещает о погоде громкоговоритель, да посматривал в сероватое, мутное окно, выходившее на воздушную гавань, когда его что-то ослепило. Будто где-то сбоку лопнула разноцветная радуга, а следом вспыхнула неистовым белым.
Гилберт ненадолго зажмурился и с опаской приоткрыл глаза. Но вокруг ничего не изменилось. Так же плыли дирижабли, нестерпимо пахло лепешками, так же бубнил громкоговоритель на улице…
«Показалось?» — мелькнула настороженная мысль и пропала, утишенная привычной утренней суетой.
Гилберт упорно пытался разжевать размокший до размера перепелиного яйца бодыль, но он оказался совсем несъедобным. Парень поморщился, даже сплюнуть эти опилки было некуда.
Берт зажмурился что было силы, пережидая мучительный приступ и соображая, когда ж наконец явится хозяин, чтобы попытаться продать ему свои руки, навыки и хорошее воспитание. Возможно, просто мандолину продать. Но за это он, конечно, словит хорошего леща, а может, и розог от папеньки, если матушка об этом когда-нибудь узнает и расстроится.
Розги дома были… на слона.
Так и не открыв глаз, парень глотнул горчащую после бодыля слюну.
Горшочек с мясными бибулями** сейчас был бы очень кстати. И лепешки матушки Крампет, будь они неладны. У него даже в голове от этих запахов помутилось — он явно чувствовал сказочный запах именно бибулей, будто их кто специально сунул ему под нос.
Парень осторожно приоткрыл глаза… и тут же принялся воровато озираться. Потому что горшочек с бибулями, полный соусом до толстых покатых краев, стоял прямо у него под носом, и сизые завитки ароматного пара поднимались точно к его лицу.
Берт судорожно сглотнул, опять беспомощно оглянулся, и, не найдя ни одной живой души рядом, пальцами выхватил из горшка самую верхнюю бибулю и быстро сунул ее в рот.
Кем бы ни был тот несчастный, чью бибулю он только что съел, он только что спас Гилберта от голодной смерти. И за это Берт был готов… на что именно, додумать он не успел, потому что в Виверне протяжно скрипнула дверь, и в едальню вошли трое. Судя по фигурам, еле протиснувшимся в гостеприимный вивернский дверной проем, три тролля со свободных равнин…
В едальне немедленно стало тесно и темно.