Однако была в этом беспорядке одна закономерность: город стремился вверх, к серой скале, которую уже давно не было видно из-за стен, башен, надстроек, бойниц, строительных лесов и прочих конструкций более или менее понятного назначения, образующих замок. Даже нет – Замок. Он выглядел как чудовище из морских глубин, беспорядочно усеянное шипами, зубами, жвалами и клешнями.
- Ну как? – спросил старик, толкая Орди локтем в бок. Он глядел на юношу с такой гордостью, словно сам всё это построил.
Впервые в жизни молодой человек замешкался с ответом. Город был огромен, грязен, опасен и снова грязен, потому что грязь заслуживала куда больше одного упоминания. Крестьяне судачили, что на здешних улицах можно найти множество способов лишиться всего, включая жизнь и душу, но там же обитали и наслаждения, о которых бывший циркач и не слыхал вовсе. По заявлениям тех же деревенщин, здешние жители были злы, высокомерны и вечно куда-то торопились, но у них в карманах было золото, которое так и просилось в руки.
- Он великолепен, - наконец-то сказал Орди и почувствовал, как его толкают с другой стороны. Рубашка, лежавшая в соломе, активно пихалась, и юноша понял, чего от него хотят. Как будто невзначай он взял свёрток и расправил ткань, давая Тиссуру посмотреть на свою бывшую столицу.
Звук, который издал череп, был похож на икоту, прерванную кашлем, и юноше самому пришлось громко-громко откашляться, чтобы не привлекать слишком много внимания. «Интересно, он хотя бы теперь поймёт, что мир поменялся? - подумал юноша и сам же ответил: - Да ни за что на свете».
У города, вопреки ожиданиям, не оказалось стен и ворот, но это выглядело не как халатность, а как признак силы. Брунеген не нуждался в дешёвых представлениях, вроде стражников, перед которыми нужно унижаться и платить мзду. Также он не пытался поразить воображение гостей неприступными укреплениями, высокими башнями и воротами с золотыми щитами. Город не пытался напугать, не пытался показать, что ты тут никто и звать тебя никак, - он просто никого не замечал. И такой подход, как никакой другой, внушал уважение и давал понять, с чем придётся иметь дело.
Обоз углубился в лабиринт улиц. Одни были широки и вымощены камнем, другие утопали в грязи и извивались, словно это были и не улицы вовсе, а глубокие трещины в теле города. Пестрота одежд и многолюдье на улицах поражали: повсюду сновали ремесленники в фартуках и их мальчишки-подмастерья, степенно шествовали гномы, надевающие по моде прошлого века огромные воротники, похожие на кружевные блины; сидели с кружками нищие, торопилась по делам прислуга всех мастей, копались в кучах мусора гоблины…
Меньше всего Орди желал выглядеть как деревенщина, но, тем не менее, выглядел, поскольку ехал и пялился с открытым ртом на улицы и людей. «Я в Брунегене, - думал юноша, не веря самому себе. - Я в Брунегене».
Вскоре экспедиция достигла постоялого двора, который смотрелся, по местным меркам, не совсем криминально, и Орди решил, что пора прощаться. Обозники, которым фальшивый принц за время путешествия стал как родной, очень переживали и чрезмерное количество раз повторили, что едут обратно ровно через три дня и приглашают его присоединиться. С ними было проще согласиться, что Орди и сделал, надавав обещаний, которых не планировал выполнять.