— Или так, — продолжает Калико, снова становясь собой, но на этот раз обличье ее полностью человеческое — ни рожек, ни лисьих ушей, ни хвоста.
Я закрываю глаза и ложусь щекой на карту.
— Я слетаю на хрен с катушек.
— Да почему же? — удивляется она.
— Либо это, либо я долгие годы жил во лжи, — отвечаю я.
— Никакой лжи. Кузены врать не способны — а значит, я говорю тебе правду. Ты должен вытащить мир из ящика, в который сам же и запихал его, и принять его таким, какой он есть, а не каким должен быть по-твоему.
Я открываю один глаз и смотрю на нее.
— Ах вот как? У меня в башке завелись тараканы, а ты советуешь принимать это как должное?
Идиома, однако, Калико непонятна:
— Тараканы?
Я усаживаюсь и тычу пальцем в карту.
— А как насчет этого? Я трачу час с небольшим на переход, на который, согласно этой вот карте, требуется целых три!
— Ах, это место. Ну, это другая история. И долгая к тому же.
— Я никуда не спешу.
Она склоняет голову.
— Знаешь, Опоссум воспринимал все это гораздо проще, чем ты.
— Он был твоим любовником до меня?
Вопрос вызывает у Калико улыбку.
— Не, он сошелся с моей теткой по материнской линии. Из антилоп.
Я снова укладываюсь на карту и издаю стон.
— Ладно, — воркует моя подруга, гладя меня по щеке. — Кажется, тебе сложно. Я имею в виду, нормально воспринимать все это, — она ложится подбородком на руки, и теперь наши лица разделяет всего пара сантиметров. — Опоссум впервые появился здесь в начале 1900-х. По-моему, тогда ему только перевалило за двадцать.
Здравая часть моего рассудка производит необходимые арифметические подсчеты, согласно которым Опоссум получается непостижимо старым, однако я воздерживаюсь от замечания. Я покачиваюсь на волнах ее рассказа и отчаянно пытаюсь воспринимать его непредвзято.
6. Сэди