Обычно раз или два в год мы навещали Тамару, и визиты эти производили на меня гнетущее впечатление. Бледная и худая хозяйка с натянутой, неестественной улыбкой встречала нас в дверях своей квартиры. Обшарпанные стены, потрескавшийся паркет, запах затхлости, распространявшийся старой мебелью и одеждой, мягко говоря скромный стол - вот что ожидало нас внутри. Её дочка - больная, неразвитая девочка: ручки плети, худые ножки, и непропорционально раздутый животик, глаза навыкате, вечно блестящие от слюней губы.
После таких визитов я убеждался, что нищета - самая настоящая болезнь от которой нет лекарства. Годиной оставалось верить в сказки о белой полосе, которая непременно наступит за чёрной. Умирающая надежда вперемешку с отчаянием наряду с неприятным запахом формировали атмосферу этого дома. Хуже всего на душе становилось, когда я начинал сравнивать нашу семью с семьёй Годиной и понимал, что у меня-то не всё так плохо. Как только эта мысль оформлялась в моём сознании, я начинал чувствовать себя мерзким и грязным человечишкой, сам не знаю почему.
Очевидно, желанием навестить Годину я не горел.
- На самом деле, хотелось бы немного позаниматься, - промямлил я, мигом вспомнив об учебниках. - Полгода до второй попытки осталось, не так-то просто подготовиться, как следует.
Мать нахмурилась.
- Ты знаешь как тяжело тёте Тамаре? Мне с тобой здоровым ой как нелегко приходилось, а ей с Лидочкой в сто крат хуже. Собирайся, сегодня ты к ней сходишь.
- Я один?
- У меня насморк и температура, не хочу простыть сильнее.
Я хотел было возразить, но мать отрезала:
- Без пререканий! Это не обсуждается!
Повесив голову, я отложил учебники и стал одеваться, выслушивая инструктаж: много не есть, но и не отказываться от угощения, расспросить о делах и о здоровье, изобразить искренний интерес, поинтересоваться, нуждаются ли они в какой-либо помощи.
- Мам, ну хватит! - взмолился я. - Я и сам знаю, как себя вести, не ребенок же.
- А вот это, - она сняла с книжной полки конвертик, - подаришь Тамаре, поздравишь с прошедшими праздниками. И не забудь передать от меня привет.
Закончив, она проследила за тем, чтобы я тепло оделся и проводила до дверей.
Если декабрь выдался сырым и тёплым, то в январе наступила настоящая зима: под тяжестью снега гнулись ветви, машины с трудом выезжали со двора, а детишки толкались на вершинах горок, образованных убранным снегом, игрались в снежки, валялись в сугробах. Небо затянуто, дул переменный холодный ветер, настроение было паршивым. Ко всему прочему, кто-то метко запустил мне в голову снежок. Когда я обернулся, чтобы обрушить на негодяя поток неиссякаемой ругани, никого за спиной не оказалось. Вздохнув, я отправился на остановку.
Добрался к тёте Тамаре я без приключений, поднялся к ней на этаж, позвонил. Пока дожидался, когда дверь откроют, заметил в сторонке блюдечко, полное молока. Любопытно - по белой поверхности расходились холмики, будто кто-то оттуда пил, я нагнулся, чтобы посмотреть поближе, на секунду даже показалось, что невидимка действительно сёрбает, но звук тут же был заглушен шумом открывающейся двери, а поверхность молока в последний раз покрылась мелкой рябью и стала гладкой.
- Славик, это ты! - произнесла Година у меня за спиной. Я выпрямился, повернулся к ней. Приветливая улыбка Тамары контрастировала с мешками под глазами и сдвинутыми к переносице бровями.
- Привет тётя, - я попытался улыбнуться, понимая, что выходит неубедительно, подставил щёку для поцелуя.