========== Часть 5. Нити судьбы ==========
— Луффи… — мягкий, ласковый, но бесконечно печальный голос прорвался сквозь податливую дымку, врываясь в сознание стайкой солнечных божьих коровок. — Луффи…
Пальцы — отчего-то безумно холодные — коснулись мальчишеского лба, отвели в сторону пряди, очертили тонкие дуги беспомощно схмуренных бровей…
Маленький Ди причмокнул пересохшими губами, поморщился, вяло шевельнул головой, силясь отогнать осыпавшийся на кожу льдистый снег. Только тот, приняв облик продолжающей трогать кисти, никуда не уходил: высеченная из белых кристалликов ладонь накрыла щёку, потёрла висок, обвела краешек ничего по-настоящему не ощутившего уха…
— Луффи…
Монки не хотелось ни двигаться, ни открывать глаз, ни отвечать…
Но голос — болезненно-важный голос — продолжал звать его.
Кругом было тихо.
Так тихо, точно весь мир разом умер, рухнул в лунный кратер, просто-напросто перестал быть. Не пели птицы, не ревели мотором машины, не шипел косыми струями дождь, не переговаривались друг с другом живые, такие живые камни, деревья, пучки или заросли жухло-зелёных трав…
И даже внутри, в собственной знакомой груди, где всегда прежде колотилось и стучалось, было странно, неестественно тихо.
Настолько тихо, словно что-то необъяснимо нужное, необъяснимо незаменимое раз и навсегда покинуло ломкие створки хрупкой оболочки.
— Луффи…
Омытые льдом пальцы, не желающие оставлять в покое, накрыли между тем шею, медленно очерчивая незримый звёздный узор…
И маленький Ди, подчинившись им, сдавшись и поддавшись, всё так же нехотя, но отворил глаза…
…чтобы тут же ослепнуть от невыносимо яркой белизны, ударившей вспышкой пронёсшегося мимо света.
Ослепнуть — ослепнул, только боли почему-то не испытал.
В уголках глаз проступили слёзы, собрались росными каплями на веточках ресниц, оказавшись мигом подхваченными трогающими и трогающими холодными пальцами, но Луффи, по-прежнему не испытывая боли, продолжал смотреть прямо перед собой, постепенно выхватывая в призме вьюжно-белого знакомые рыжие веснушки.
Косматые древесные лапы над головой застыли вытесанными изо льда громадными скульптурами. Еловые, сосновые и пихтовые иголки, мерцающие нежно-голубым свечением, подтренькивали немым звоном седого инея.
Белое, совершенно белое небо, белый свет, белые пыльные снежинки, сыплющиеся на закрашенную извёсткой землю…
И тёплые медовые глаза напротив, глядящие бархатно, тоскливо и капельку, самую капельку виновато.
Такие родные, такие нужные и такие желанные…
Тёплые холодные глаза.
— Эйсу…
Взъерошенный мальчишка жался к спине веснушчатого юноши, обвивал посиневшими ручонками его плечи, пихался обветренными губами в шею, зарывался лицом в щекочущие тёмные волосы. Стискивал коленками обеих ног ребристые бока — крепко-крепко, до синяков, которым никогда не проявиться на холодной коже.
Луффи смутно помнил чёрное, бурое и зелёное, помнил душащий изнутри отчаянный страх: страх, что он больше никогда-никогда не увидит своего человека-светлячка, никогда не сможет услышать его голоса, никогда не заглянет в глубину краплёных глаз-янтарей. Помнил сопротивляющиеся ветки, хлещущие по рукам и лицу, разгорающуюся ночь, собственное обессиленное тело, ломающееся от острой нехватки воздуха и трескающихся костей…
Помнил, как, падая в разверзшуюся зыбкую пропасть, тосковал лишь об одном — что так и не сумеет отыскать своё волшебное, своё единственно значимое сокровище.
Но сейчас…
Сейчас огненный светлячок был здесь, рядом. Ледяные пальцы сильно сжимали поддающиеся бёдра, твёрдая и широкая спина прижималась к груди, волосы всё так же пахли морской солью, а с тонких губ не сходила печальная-печальная улыбка.
И Луффи было даже всё равно, что у Эйса — снежная кожа, а у него самого — звенящая пустота внутри. Какое всё это имело значение, если его чудо, его колдовской огонёк был с ним? Если, уверенной поступью продираясь сквозь тоже странный белый лес, нёс его куда-то, бережно прижимая к своей спине?
— Эйсу… — замёрзшие губы потянулись к такому же замёрзшему уху, осторожно прихватили кончик, ещё раз выдохнули в самую раковинку заветное имя — тихо-тихо, сбивчиво, болезненно-пьяно. — Ты всё-таки пришёл за мной, Эйсу…