Поначалу я было решил, что и дворник ходит туда по нужде, но иногда он находился там часами.
После недели наблюдений я решился и, пока никого не было рядом, торопливо спустился, как был — в домашних тапочках, и заглянул в этот закуток. Под моими ногами что-то хлюпало, воздух пропитался удушливой кислятиной нечистот, но я упорно прошел глубже, пока не увидел будку, высотой метра три, сколоченную из фанеры и досок. На двери висел большой замок. Я приблизился, чувствуя, как в воздухе проступает запах гниения. Когда до строения оставалось метров десять — смрад уже выворачивал мне желудок. Я остановился, закрыл нос рукавом и всмотрелся в странное строение, вокруг которого росла непомерно пышная для каменного города трава. Высокая, изумрудная, и чудовищно вонючая.
Она извивалась. Сначала я подумал, что это ветер, но после пригляделся и понял, что зеленые стебли тянутся ко мне. Они чувствовали меня.
И, клянусь Господом Богом, в зелени, облепившей будку, что-то шевелилось!
Я торопливо попятился, не отводя взгляда от извивающейся ярко-зеленой травы. Мерзкие изумрудные волосы скользили по фанере будки, будто оберегали ее, гладили.
В себя я пришел лишь на детской площадке, напротив злосчастного забора. Сел на скамейку и уставился на бетонное сооружение, за которым лизала будку жуткая трава.
Что-то скрипнуло совсем рядом, и я даже подпрыгнул от неожиданности. В нескольких шагах от меня на старых качелях сидела маленькая девочка, лет девяти. И под натянутой до бровей красной тканевой шапочки сверкали бирюзовые глаза.
— Привет! — сказал я. — Почему ты одна?
Мне безумно хотелось отвлечься беседой, пусть и с ребенком. Тем более что здесь не было того липкого страха, преследовавшего меня эти дни.
— Мама сказала, что нельзя говорить с незнакомцами, — очень серьезно ответила она и шмыгнула носом. — Кроме дворника.
— Да я живу вооон в той парадной!
Она посмотрела в указанную сторону и одинокое недоверие содрогнулось. Во взгляде появилась надежда.
— А почему вы в тапочках?
Я посмотрел на отсыревшие ноги в зеленых шлепанцах из «Икеи». Содрогнулся.
— Так получилось…
— Вы странный…
— Да, наверное, — растерянно согласился я. — Наверное, странный. А почему ты одна тут?
— Никого не отпускают гулять. Говорят, эпидемия свинки. Что такое свинка?
— Это такая болезнь… — все вокруг было как во сне. Как черно-белое кино, необычайно унылое на фоне той зеленой травы.
— Покачать тебя?
Она закивала, и я поднялся со скамьи. Взялся за холодное сидение. Качели жалобно заскрипели.
— Почему тебя мама отпускает, раз эпидемия?
Я смотрел на ее затылок в красной шапочке с мордочкой зеленого динозаврика. Яркое детство на фоне серого забора. Мои ноги пропитались чужой мочой, в ноздрях застрял смрад будки, таящейся по ту сторону, и я все еще чувствовал живой интерес травы к себе.
— Я не знаю. Мама сказала, что я уже взрослая и могу гулять одна. А других мне слушать не надо. Что так я буду самодостаточной! Что за мною присмотрят. Дворник присмотрит.
Она второй раз сказала о нем. Второй раз!
— По-моему, это больше не моя мама, — тише сказала девочка. Качели скрипели, каркала одинокая ворона, а с проспекта по ту сторону моего дома пролетали автомобили.
— Почему?
— Она не улыбается. Они все не улыбаются. И все смотрят туда.
Не нужно было указывать направление. Я понял, о чем она.
— Как и вы, — добавила она. — Но вы другой, у вас смешные тапочки.
Я хмыкнул.
— И вы улыбаетесь.