Я кивнул, невероятно напуганный тем, как легко он принял меня за своего. Сделал несколько шагов прочь.
Мне вновь показалось, будто в траве вокруг будки что-то шевелилось. Но теперь оно было больше. Точно. Значительно больше.
Чудовищно больше.
И рядом с изумрудными зарослями лежала какая-то красная тряпка с зеленым пятнышком. Я никак не мог понять, почему она меня так тревожит. Почему кажется такой знакомой. Снедаемый тревогой вернулся в квартиру, последний оплот моей старой, хорошей жизни. Запер вторую дверь, накинул цепочку. А потом еще и придвинул стул к ручке.
Что это была за тряпочка? Почему она меня так зацепила?
Около полуночи в парадной одновременно захлопали двери квартир, провожая покидающих их владельцев. Я забился в ванную, но даже там слышал эти проклятые удары. Эти призывные тамтамы.
Началось. Что-то началось. И я не нашел в себе сил спуститься. Вскоре все резко утихло, и дом словно вымер.
А потом мне в дверь постучали.
Резкий звук в темноте бросил меня в ледяную испарину. Первым желанием было притвориться, что меня нет дома, но эта трусость вдруг возмутила меня. Весь вечер сердце нагревала ненависть к себе и презрение, и неожиданно пришло понимание, что спрятавшись я предам последнее, что у меня осталось — родные стены. Поэтому я, не скрываясь, подошел к двери, захватив с собой нож. Поджилки тряслись, в горле стало сухо, но я выцарапал из него: «Кто?»
Никто не ответил. Мои пальцы, будто по чужой воле, скинули цепочку. Глухо стукнул отодвинутый стул, чавкнула дерматином, открываясь, вторая дверь. Через глазок я увидел, что на площадке стоит бабка Савельева. Седые лохмы торчали дыбом, обкусанные губы шевелились. Она затравленно озиралась по сторонам и, услышав мою заминку, прижалась к двери.
— Юрочка, откройте! Откройте, умоляю вас!
Я впустил ее внутрь, почувствовав себя заговорщиком. Плотно прикрыл дверь. От Савельевой пахло старостью и немытым телом. Она подслеповато щурилась, разыскивая во тьме мое лицо.
— Вы знаете, что с моей кошечкой? Знаете, что с Дашенькой, да? — забормотала она и, не дав мне ответить, продолжила. — Элла Леонидовна говорила, что знаете. Что вчера, когда вас увозили, вы кричали… О Дашеньке. Вы знаете? Она мертва?
— Я не уверен… Вы слышали… Двери?
Перед глазами вновь возникли кошачьи головы в ветвях. Белые зубки оскаленных мордочек. И следы от иголок на мясистом лице Быка.
— Она каждую ночь мяучит на балконе. Что-то говорит, но я не открываю. Мне кажется, это не она. Что она теперь с ним.
— С кем?
Она отшатнулась, заискивающе улыбнулась, отчего состарилась еще лет на двадцать. Я напугал ее глупым вопросом, бросил назад в сомнения. В думы, что не реальность изменилась, а сознание. Столкнул с табуретки разума, на которой и сам-то с трудом держался.
— С деревом? — поспешил я уточнить, но Савельева уже открыла дверь и спиной вывалилась на площадку. Слепо нашарила кнопку вызова лифта.
— Скажите же! С деревом, да? Вы тоже его слышите? Вы слышали двери? Вы знаете, что происходит?
Она перестала улыбаться и устало сказала:
— Все меняется, Юрочка, — лифт захлопнул пасть, проглотив ее, и потащил вниз, на третий этаж.
Я смотрел на закрывшиеся двери и трясся, как в лихорадке.