Содрогаясь от чудовищной отдачи, он кончил, словно расстрелял измочаленное тело короткой очередью.
Нити, как ему казалось еще несколько часов назад, накрепко связывающие их, истончались и рвались старой пыльной паутиной. Остывали тела, испарина становилась холодной, похожей предсмертный пот. Он испытывал мучительный стыд и ужас, словно Эдип. Женщина на смятых покрывалах казалась Сфинксом, загадки, которого он не разгадал. Пахло потом, спермой и отчего-то кровью. Холодно. Смертно.
Выстрелило полено в костре, угольки отлетели в сторону и тихо рдели в темноте злыми глазками. Степан слышал чужое дыхание рядом, и не мог пошевелиться. Саднила прокушенная губа, кровь потихоньку скапливалась во рту. От «узнавания» осталась глубокая дыра, словно что — то вырвали из нутра с корнем — длинным, ветвистым, — как корни Илгун-Ты. И тревожно-испуганный взгляд женщины, которой приходилось (приходилось не раз, это же ясно) изменять мужу, чтобы погасить жар неудовлетворенности от привычного домашнего секса, пресного и постылого, — эту пустоту заполнить не мог. Он ошибся. Его чувство оказалось обманом.
Какое-то время он жил с этим, словно с дополнительной системой сосудов в теле, пустой и пересохшей, как арыки в заброшенном ауле. Пока не появилась Вика. Девчонка с эзотерической мечтательностью, эльфийскими ушками и характерным жестом, которым она закладывала за них непослушные, перетравленные готскими красками пряди волос. Ее близость пролилась по его пересохшим руслам мощным кровяным потоком, заполнила до краев и наполнила жизнью увядшие надежды. Все, что ему потребовалось сделать — привезти девчонку сюда, что бы она провела ночь, одну ночь под ветвистым кровом Илгун-Ты.
И все.
Ни камланий, ни обрядов, ни жертв, ни подношений, ни молитв, ни насилия. Бурхан уже вселился в нее. Незадачливого ухажера отшивал другой человек. Вернее, уже не совсем человек, но это не важно. Важно, что он получит все ответы о себе: почему, зачем, как, для чего. Получит от существа, плотью от плоти, которого не является, но духом…
Вика приподнялась на локтях и ее вырвало.
Подбежавший на крик, Сергачев бестолково топтался в метре от девушки. Она тяжело перевернулась на спину. Нити рвоты запачкали щеку, волосы прилипли в уголке рта.
— Эй, ты чего?
Спьяну мысли ворочались тяжело, реакции никакой.
Девчонка не ответила. Лоб покрывала испарина, плечи вздрагивали, ее трясло. Она согнула ноги в коленях и уронила их набок. Руки прижались к животу. Совсем как в его сне.
«Зачем ты нас убил?»
Виктор осоловело моргнул, отступил на шаг — и вовремя. Мимо, уже падая на колени, скрежеща галькой, пронесся Степан. Пыли не было, песок под галькой — сырой, черный, — не взвился, словно уже напитался не то речной водой, не то кровью из его сна.
— Вика! — услышал он. — Смотри на меня! На меня смотри! Что?!
Он цапнул ее за запястье, нащупывая пульс.
— Болит…
Она едва успела повернуть голову набок, ее снова вырвало. Лицо посерело, носогубный треугольник отливал белым. Степан стирал желто-зеленые потеки со щеки.
— Живот?!
Солнце, перевалившее за полдень, многократно отражалось в бисеринках пота на лбу. Взгляд Вики блуждал, пока не уперся в Сергачева, губы зашевелились.
— Вика! — подбежала Оксана. Ее возглас и тяжелое дыхание заглушили слова.
«Зачем ты нас убил?!»
Виктор отступил еще на шаг.
— Что?! — Степан наклонился.
Вика подняла руку, дрожащий палец ткнул в сторону Сергачева, а потом, в тишине, нарушаемой лишь сиплыми вдохами Оксаны и плеском воды, он услышал:
— Это он. Он сделал…
Все, выпитое за утро и день, подкатило к горлу кислым бурлящим комком. Степан повернул к нему лицо, белое, бешеное. Радужка — как два кусочка угля в голове снеговика.
— Я… — сглотнул Сергачев, губы дернулись улыбнуться и обвисли.
Степан выпустил руку Вики и разогнулся. Пальцы, испачканные рвотой, шевелились, как у Оксаны: по-паучьи, ищуще.
— Что ты сделал?!