— Должно быть, тебе очень одиноко.
— Это не похоже на одиночество у Роя Орбисона[55]. Больше похоже на то, что никто не пришёл ко мне на день рождения, и теперь я застрял со всеми этими чипсами и соусом.
Травен смотрит на Видока.
— Если он нефилим, то вы, должно быть, тот алхимик.
— Се муа[56].
— Это правда, что вам двести лет?
— В ваших устах я кажусь таким старым. Мне всего лишь чуть больше ста пятидесяти.
— Не думаю, что хотел бы жить так долго.
— Это говорит о том, что вы в здравом уме.
Травен кивает на Кэнди.
— О вас, юная леди, я не слышал.
Она смотрит на него и лучезарно улыбается.
— Я монстр. Но не такой, как раньше.
— Не обращайте на неё внимания, — говорю я ему. — Она просто красуется и практически больше не ест людей.
Травен смотрит на меня, не уверенный, что я шучу.
— Раз вы в бизнесе экзорцизма, вы должны много знать о демонах.
— Клипот[57], — говорит он.
— Что?
— Это правильное слово для того, что вы называете демонами. Демон — это бугимен, иррациональная сущность, олицетворяющая страх в коллективном подсознании. Клипот — частицы более великой сущности. Старых богов. Они тупы, и отсутствие интеллекта делает их сущим злом.
— Ладно, Дэниэл Уэбстер[58]. Что случилось во время того экзорцизма?
Травен вздыхает и мгновение разглядывает свои руки.
— Вам следует знать, что я не следую церковным стандартам ритуала экзорцизма. Например, я редко говорю на латыни. Если Клипот в самом деле потерянные фрагменты Ангра Ом Йа, древних тёмных богов, то они являются частями существ, которым миллионы лет. С какой радости латынь будет на них как-то воздействовать?
— Каким образом же тогда вы выполняете обряд экзорцизма? — спрашивает Видок.
— Мой род очень древний. Поколениями мы служили общинам, которые Церковь не охватывала или не хотела охватывать. Я пользуюсь тем, чему научился у своего отца. Чем-то гораздо более древним, чем Церковь и гораздо более прямым. Лучше всего то, что не нужно привлекать Господа. Я пожиратель грехов из длинной линии пожирателей грехов.
Подходит Кэнди.
— Не знаю, что это такое, но можно мне тоже стать им?
Я бросаю на неё взгляд.
— Как это работает?
— Это простой ритуал. Тело усопшего вечером кладётся нагим на стол, обычно перед вечерней. Я кладу на усопшего хлеб и соль. Возлагаю руки на тело. Голову. Руки. Ноги. Читаю молитвы, которым научил меня мой отец, поедая хлеб и соль. С каждым кусочком я вбираю грехи этого тела, очищая усопшего, пока его душа не станет чиста. Когда скончался мой отец, я съел его грехи. Когда умер его отец, он съел грехи того, и так дале, и так далее, сквозь века. Я вмещаю в себе все накопленные грехи сотен городов, деревень, армий, правительств и церквей. Кто знает, сколько? Уверен, миллионы.
Я достаю из кармана пачку «Проклятия» и предлагаю Травену.
— Курите, Отец?
— Да. Ещё один из моих грехов.
— Закуривайте, и вместе поедем на угольной тележке.
Я зажигаю пару зажигалкой Мейсона и протягиваю одну отцу. Травен делает затяжку, слегка кашляет. «Проклятия» кажутся крепкими, если вы не привыкли к ним. На самом деле, на вкус они как огонь нефтяной скважины на поле свежих удобрений. Травен видит пачку у меня в руке, и его глаза расширяются на долю дюйма.
— Это то, что я думаю?
— Бренд номер один в Пандемониуме.
Он вытаскивает «Проклятие» и смотрит на неё.
— Они крепкие, но не настолько ужасные, как я полагал.
— Это ад в миниатюре. Расскажите мне о Хантере.
— Казалось, всё идёт хорошо. Видите ли, Клипот могут овладеть только несовершенным и нечистым телом, грешным. Конечно, это описывает всё человечество, кроме, разве что, святых. Когда я поедаю грехи одержимых, их тела возвращаются в чистое и святое состояние. Поскольку прятаться больше негде, Клипот выбрасывается, словно кто-то выплёвывает арбузное семечко.
— Когда всё пошло не так?
— Я разложил хлеб с солью и читал молитвы. Не на латыни, а на древнем языке, на котором предположительно разговаривали Клипот, а может и Ангра Ом Йа.
Травен открывает рот, и оттуда исходит какое-то жужжание, бульканье и лепет, словно он одновременно тонет и говорит на адском.