Мысли о случившемся, конечно, никуда не девались. Но от них спасением была работа — это Лейла усвоила давно, ещё с детства. Но даже вертясь, как белка в колесе, Лейла не могла не заметить, что жизнь в лагере вдруг оживилась. Нахмуренный и озабоченный воевода стал чаще мелькать на людях. За ним тенью следовал грубиян Летард. К доносившемуся со всех сторон кашлю прибавился постоянный, не менее противный звук, производимый множеством точильных камней, когда ими проводят по стальным лезвиям.
Лейла понимала, что готовится что-то большое и страшное — не чета предыдущим вылазкам. Но спрашивать Андриса было бесполезно, а подойти к Осберту Лейла не решалась. А больше идти было и не к кому. Не к воеводе же!
Воевода, однако, пришёл к ней сам. Сгущались сумерки, похлёбка сварилась, и пора уже было звать всех вечерять, когда знакомый до дрожи голос окликнул:
— Лейла!
Лейла чуть не уронила в похлёбку черпак.
— Да, воевода?
— Завтра похлёбка должна быть готова к рассвету. И возьми это.
Воевода протянул Лейле большой свёрток, из которого доносился сытный запах солонины
.
— Хлеб сделаешь обычный. Без коры. И к каждой лепёшке дашь по куску мяса. Поняла?
— Поняла, воевода, — кивнула Лейла.
Уходили рано — даже не на рассвете, а когда небо из чёрного стало пронзительно синим. Хотя никто и не спал, в лагере царила непривычная тишина. Никто не переругивался, никто не искал, чертыхаясь, свои порты, никто не фыркал, умываясь студёной водой. Поддавшись общему настроению, Лейла старалась потише громыхать черпаком по дну котла. Воины подходили за своей порцией молча, брали из рук Лейлы миску и хлеб с солониной, не поднимая глаз. Промозглое осеннее утро казалось душным, как перед грозой.
Оказалось, что кое-кто в лагере всё-таки остаётся. Уходившие, облачившись в доспехи, выстроились поодаль от остальных. Воевода стоял в полном доспехе и в шлеме. Злой, как овод,
Летард — нет.
Поддавшись искушению, Лейла подобралась поближе.
— Двадцать четыре идут со мной, — говорил воевода. — Всего, значит, двадцать пять. Пока меня нет, для остальных выше тебя никого. Обратно будем дней через пять. Если не вернёмся через неделю — отправь кого-нибудь на поиски. Если нас не будет через десять дней — ты знаешь, что делать.
Летард молчал, ни словом, ни взглядом не давая понять, что воевода сейчас обращался к нему, а не говорил сам с собой.
— Летард, ты меня слышал! — повысил голос воевода. — Пока не вернусь — ты за всё отвечаешь! За всё — и за всех.
Последние слова воевода подчеркнул особо. Летард кинул на него злобный взгляд.
— Воевода! Разреши слово молвить!
Лейла едва успела отползти подальше в кусты. Треща сухими сучьями, к воеводе и Летарду спешил Осберт.
— За что бесчестишь, воевода — в поход не берёшь? Чем я против других худший воин?
Воевода взглядом смерил Осберта с головы до ног.
— Я с ворами одним щитом голову не прикрываю.
Сказал — как отхлестал. Осберт стоял к Лейле спиной, но она прямо-таки почувствовала, как задрожали у парня губы. Ох, лишенько! Всё-таки слишком суров воевода. Дурак, конечно, Осберт, но не злодей же. А от глупости, бывает, и излечиваются.
Воевода сделал шаг прочь. Осберт опередил его — и рухнул перед ним на колени, вырывая из ножен меч и протягивая его рукоятью вперёд.
— Если так — руби мне голову, воевода! А если нет — всеми богами молю: возьми с собой! Не подведу!
Долгие несколько секунд воевода смотрел на Осберта, на протянутый меч — и наконец махнул рукой в сторону выстроившихся воинов в доспехах.
— Благодарствуй, воевода! — Лейле показалось, что не верящий своему счастью Осберт готов запрыгать, как щенок. Осберт, однако, этого не сделал, а вместо этого опрометью кинулся к другим избранным.
— Шелупонь всякую, значит, в поход берёшь, — процедил сквозь зубы Летард. — Ну-ну!
Воевода то ли и вправду не услышал, то ли сделал вид.
Пробравшись в лагерь, Лейла смотрела, как уходят в рассветный туман воины. Воевода шёл впереди. Вожди всегда идут впереди, даже если дорога эта — на смерть. На Лейлу воевода не оглянулся. Он так и не видел её со вчерашнего вечера.