Гоша заслушался. Не было в его жизни таких «баб Люб», но он почему-то живо и ярко представлял то, о чём рассказывала соседка.
- А потом не стало её, - продолжала свою историю Валентина, - и приехал богатенький мальчик, снёс остатки бабы Любиной жизни и вывез на свалку, построил особняк на зависть всей деревне и стал привозить в гости друзей – столичную золотую молодёжь, которая пила абсент, текилу и бурбон, слушала всю ночь музыку, громко вопила и сигналила, прыгая в навороченные тачки. Более того, красивые мальчики с модными стрижками каждый раз пытались подцепить местных девочек, которые, по их мнению, должны быть на седьмом небе только от того, что с ними разговаривают эти «божества».
Валька закусила губу, понимая, что разошлась и уже пытается как можно больнее задеть парня, который лично ей ничего плохого не сделал.
- Если что, я к тебе не клеюсь. Нам просто по пути, - серьёзно сказал Гоша, явно находясь под впечатлением от услышанного.
- Если надумаешь клеиться, то я спущу на тебя Барона. Прививку от бешенства ему делали, так что лечение после укуса будет попроще, без множества уколов. Хотя медицина шагнула вперёд и их (уколы) теперь, возможно, не делают, - натянуто улыбнулась Валентина и зашагала вперёд.
Валя спешно удалялась, а Гоша продолжил идти в медленном темпе. Девушка ругала себя за подобное поведение, но раз уж пошёл такой разговор, то она решила высказать всё, что накопилось; всё, что обсуждалось на кухне с семьёй; всё, что ей говорили солидарные соседи относительно этого парня.
Валентина осознавала, что Мажор обиделся. Нет, у неё не было цели обидеть или задеть, просто хотелось справедливости и правды. Так много говорилось о богатеньком пареньке за глаза, но никто не осмеливался высказать в лицо. А Валя смогла.
Но всё равно было как-то гаденько и неприятно на душе. Не любила Валька обижать людей.
- А куда Машка делась? – неожиданно догнал её Гоша и застал врасплох своим вопросом.
- Какая Машка?!
- Ну, кошка бабы Любы, - жестикулируя, спросил Мажор.
- У дяди Пети потом года три жила. Он её любил. Называл «ЛюПкина». Она даже на это имя откликаться стала, - со светлой грустью говорила девушка, на время забыв, что перед ней столичный Мажор Жора. – Помню, в один из летних вечеров Машка по всем соседям прошлась, будто прощалась. У нас в беседке долго сидела, мордочку умывала и от угощения отказалась. И ушла. Тихо так, в вечернюю тишину, в поле. Я ей долго вслед смотрела, будто чувствовала, что надо, а почему не понимала. И всё. Не вернулась она. Старенькая была.
Валентина договорила, и к горлу подкатил комок. Она вздохнула и отвела взгляд от собеседника.