– Гудей! – Харвиг постучал по стене. – Гудейка!
Из тёмного угла сверкнули два жёлтых глаза.
– Чего шумишь-то?
– Выручай. Открой дверь.
Чур исчез. Донёсся шорох за дверью в горницу. Он был чуть слышен. Потом всё стихло. Позже скрипнула дверь на двор. Харвиг вскочил с лавки, толкнул её. Без толку. В сенях показался Гудей.
– Не выходит, воха-елоха. В избе, окромя засова, лавкой подпёрли. Там Вакейка сидит. А со двора Лебёда c Матвеем дверь бревном придавили.
– Я надеялся на тебя…
Харвиг опустился на лавку. Вот и всё. Вначале не явился на мельницу. Теперь – на битву… Что подумают о нём княжичи? Да и все, собравшиеся сейчас на мосту? Скажут — струсил Харвиг, спрятался в доме мельника. И попробуй-ка потом докажи. Вовек от такого стыда не отмоешься.
Отрок почувствовал, как по его щеке скатилась слеза. Потом другая, и вскоре он уже не мог их остановить.
Домовой тронул его за плечо.
– Ладно, вишь ты, помогу тебе…
– Чем же? – шмыгая носом, спросил его Харвиг.
– Уведу, авось-небось, со двора.
– Как?
– По краешку.
Харвиг не поверил своим ушам.
– Ты же говорил, что людям туда нельзя.
– Одному, воха-елоха, нельзя. Дороги туда не найдёшь. А назад и подавно.
– Что же мне делать?
– За меня держись.
Харвиг крепко сжал маленькую ладошку Гудея.
– Ну… Готов, что ли? – спросил тот.
– Готов.
– Гляди! Руку мою не бросай.
Он шагнул вперёд, потянув Харвига за собой. Они обошли сени по кругу… Хрюканье Горчака, квохтанье кур, доносившиеся со двора, постепенно утихли. Наступила вязкая тишина. Было и другое, поинтересней. Лавка, на которой Харвиг спал этой ночью, медленно смещалась к стене. Туда, откуда он её накануне подвинул.
– Лавка двигается… – сдавленно прошептал Харвиг.
Гудейка молчал, продолжая водить его мелкими шагами по кругу.
– Всё, – наконец сказал он. – Пришли.
Харвиг отпустил руку домового и опасливо толкнул дверь. Древесина оказалась на ощупь хрупкой, трухлявой. Дверь подалась. За порогом валялось бревно.
Они с Гудеем вышли наружу. Двор оказался пуст. Люди и вся живность исчезли. Дом, тын, деревья за ним будто пожухли, утратив краски. В округе стояла мёртвая тишина.
— Это и есть твой краешек?
– Он…
Они пересекли двор и прошли за ворота.
– Дальше я идти не могу, – остановился Гудей. – Здесь выбираться будем.
Глухое карканье заставило их оглянуться. На тыне сидел одноглазый ворон.
– Видел его? – указал на гаврана Харвиг.
– Да.
– Гибели моей хочет.
Мальчик и чур медленно побрели вдоль забора. Мир вокруг наполнялся звуками, делался ярче. И только ворон по-прежнему сидел на заострённом бревне. Когда Гудей остановился, птица взмахнула крыльями и улетела.
– Спасибо тебе! – сказал Харвиг. – Вовек не забуду.
– Чего уж там… – пожал маленькими плечиками домовой.
Гудей растаял – отправился по краешку обратно в избу. А Харвиг помчался через снежную рощу к замёрзшей Стыри.
Реку он пересёк напрямик, по скользкому прозрачному льду. Под ногами проплывали оторванные листья кувшинок, мелькали серебряные краснопёрые рыбы. Отрок лишь покосился, – теперь не до них. Он взобрался на присыпанный снегом обрыв и припустил вдоль берега по искристым сугробам.
С обеих сторон моста толпился народ. Середину не занимали – то было место для битвы. По обычаю, она длилась до первой крови. Правда, пока князья издавали клич да противников разнимали, достаться могло изрядно.
Сейчас там что-то творилось. Были слышны свист и крики – то народ подбадривал поединщиков. Поначалу сходились отроки. Позже – мужи. Харвиг поднялся на носочки и разглядел за людскими спинами на середине моста Махиню.
– Наш верх! – хрипло крикнул тот и поднял кулак.
С левого берега к нему подбежали двое — это были Михей и Васятка. Они склонились над кем-то и, ухватив под руки, потащили назад.
Харвиг вырвался из толпы им навстречу.