Вот с Ройаном как раз и произошла та история. Уж не знаю, что его принесло тогда в учительскую уборную − туда я стандартно приходил зализывать раны. Как вспоминаю школу − сразу вижу бегущую струю воды и фаянсовую раковину. И вода сначала красная, а потом все бледнее и бледнее. И то же самое и со мной. Сначала в мыслях моих сплошная кровь и ненависть, я почти всхлипывал и мечтал увидеть всю эту шайку в гробах, мечтал, как расправлюсь с ними, а потом видел, что разбитый нос перестал кровоточить и по-прежнему находится посреди лица. И под ссадинами розовая новая кожа. Заживало-то на мне все быстро, как на кошке, даже удивительно.
Нет, мечты о мести не покидали меня, но становились более холодными и взвешенными. Я приводил себя в порядок и выходил. Выслушивал шепотки за спиной и нотации учителей. А затем тащился домой, мысленно готовясь к новым припадкам матери. И так до следующего визита в школу. Но главное для меня было то, что я никак не показывал им своей слабости. Самым страшным моим кошмаром было, если Ройан и его прихвостни увидят мои слезы.
А тогда, когда я склонился над раковиной − все еще в расхристанном виде, дверь вдруг скрипнула. Я напрягся. У нас было негласное правило: парни в этот туалет не заходят. Даром что он не девчачий, а учительский. Войти сюда означало получить жирный минус в авторитете. Это мне было уже нечего терять.
Я резко выпрямился, закрывая лицо рукавом. Он закрыл за собой дверь и выжидающе посмотрел на меня.
− Чего надо? − голос мой предательски дрожал, и я в панике подумал, что убью его, раскрою голову об раковину, да как угодно, но убью, если он заметит это.
Он все стоял и молча взирал на струйку крови, что вновь поползла из моей ноздри, на почти полностью оторванный рукав рубашки. И тут до меня дошло: да он же жалеет меня!
Он. Смеет. Меня. Жалеть!
Я рванулся к нему, и он настолько не ожидал этого, что отпрянул.
− Убирайся! Сейчас же! − заорал я.
Он не двинулся с места. И тогда я со всей одури толкнул его в стену. Он покачнулся, но устоял, а я продолжал орать и размахивать руками перед его лицом, силясь дотянуться, расцарапать, разорвать… К своему ужасу, я понял, что ничего не смогу ему сделать − истерика высасывала все мои силы. И я понял, что он не уйдет.
Ройан попытался перехватить мою руку, но я вывернулся и хлопнул дверью кабинки, чуть не попав ему по пальцам.
− Убирайся! Я сказал, проваливай, гребаный обсос! Оставь меня в покое! Оставьте все меня в покое!
Конечно, теперь он отчетливо услышал, что я реву. Никого я не ненавидел сильнее в ту минуту, как его. И себя заодно. Это же как нужно пасть, чтобы в этом безмозглом тролле вдруг проснулась жалость?
− Я… − наконец произнес он. − Короче, они хотят тебя встретить у выхода со школы.
Объяснений мне не потребовалось. Иногда шайка считала, что я слишком дешево отделался. Или что времени до следующего экзамена слишком много, и я уже успею позабыть наш славный уютный коллектив.
Однажды я подслушал их планы и свалил раньше, выбравшись через окно в классе музыки. Провалил тем самым тест, но зато вернулся домой невредимым. В остальные разы мне везло меньше.
Я размазал кровь по лицу, шагнул к нему во всей красе.
− Тогда какого… ты сюда приперся?
Мыслительный процесс мучительно проступал на его лице.
− Если хочешь… Ну… Я скажу им. Ну, что не надо…
− Только попробуй. Слышишь, ты… ТОЛЬКО ПОСМЕЙ!
И я вновь орал, вновь пытался ударить его или вытолкать за дверь. Я был так же безумен, как мать, если не больше.
− Ты же сам, ну… Сам ведешь себя как… истеричная баба… И похож на девку…
«Вот спасибо за свежие известия».
Но тут я обнаружил, что он прижимает меня к стене, как не раз уже делал в коридорах. Вот только сейчас мы были одни. А дыхание его было частым, прерывистым. И зрачки расширились. Он стоял слишком близко.
− Эс-стервия, − произнес он столь ненавистную мне полную форму моего имени. Имени, которое могло быть как женским, так и мужским. Будто издевательство, будто с меня и так не хватит неопределенностей.