хорошо, в такой снегопад все спят крепко, уж не знаю, почему погода так
действует на людей. Мне вовсе не хотелось, чтобы кто-то проснулся и стал
задавать вопросы. Или вообще решил, что я сбегаю. Нет, не на этот раз. У меня
было запланировано совсем иное.
Я вышел, тихо захлопнув дверь, и выждал пару минут, не окликнет ли меня
кто-то. Тогда я бы сказал, что иду покурить на свежем воздухе. На
кухне-то и так топор можно вещать, особенно после вчерашних посиделок. Но к
счастью, никто не проснулся.
Было зябко. Я старался идти как можно быстрее. Путь мой лежал на автобусный
вокзал. И нет, повторюсь, я вовсе не сбегал. И параноил насчет того, что кто-то
из моих приятелей заметит, что я ушел вовсе не поэтому. И даже не потому, что
задумал что-то опасное и противоправное.
Просто есть вещи, которые хочется оставить для себя и только для себя.
Это не хобби, не тайное увлечение. Это то, от чего я бы и рад избавиться, но
продолжал делать. Зачем? Сеанс мазохизма, не иначе. Может, какая-то крошечная и
наивная часть меня, спрятанная глубоко-глубоко надеялась на какие-то перемены.
Но это вряд ли. Чтобы поверить, что перемены возможны, наивность требовалась
запредельная. А может, это было для меня как ледяной душ. Страшно не хочешь
поворачивать кран, заранее содрогаешься, но все равно лезешь под это орудие
пыток, зная, что оно поможет тебе быстро проснуться и прийти в себя.
Я терпеливо ждал, пока двери вокзала откроются, переминаясь с ноги на ногу.
Как только ограждающая решетка была поднята, я направился к будке телефонного
автомата в дальнем углу. Немного подул на руки, чтобы они отогрелись. Щель для
монет кто-то заклеил жвачкой, я брезгливо отлепил ее, кинул несколько монет и
набрал код Вирров. Отсчитал пару гудков, несколько раз повернул диск и стал
ждать. Закрыл глаза и старался дышать глубоко.
Я никогда не отвечал, когда трубку брали. Я слушал, просто слушал. В этот
раз ждать пришлось довольно долго, и часть меня уже обрадовалась, что должно
быть, дома никого нет, и уже скоро можно будет с чистой совестью повесить
трубку. В этот раз обойдусь без ушата холодной воды. Ну или помоев.
Но трубку все же подняли. Сердце пропустило удар.
Но это была всего лишь Эмила, служанка. Я хорошо ее помнил − крупную веселую
женщину средних лет. Больших трудов ей стоило натягивать чопорную серьезную
мину, в моменты, когда она накрывала на стол, или разбирала материн
гардероб. У нас дома не терпели неуместного веселья.
− Слушаю! − повторила она несколько раз.
Ох, сколько раз ей доставалось за это «слушаю». По мнению матери, взяв
трубку, нужно гулко и значимо отчеканить название поместья, не забыв, конечно,
титулов ее хозяев. Чтобы все понимали и осознавали, куда позвонили. Но Эмила
была кремень. То не забудет про титулы, но все равно в конце добавит неизменное
«слушаю», то начнет орать в трубку, что мол, ничего ей в клятом телефоне не
слышно.
Я бы с удовольствием поболтал с ней. Мы были дружны, как и с остальными
слугами. Но не стал − домашние могли быть в той же комнате. Если они узнают,
что это я, бедняжке попадет.
Уже второй раз я намеревался повесить трубку, как вдруг услышал какой-то
шорох и возню.
Я похолодел. Быстро протянул руку к металлическому язычку отбоя, но она
успела. Она всегда успевала.
− Ну, здравствуй. Сын…
Маменьке определенно нужно преподавать актерское мастерство. Искусство
интонаций, как вложить в самую простую и нейтральную фразу и презрения, и
холодной иронии. Паузы в нужных местах. И все это таким подчеркнуто спокойным
тоном. От которого тем не менее цепенеешь. Моя рука замерла над язычком. Вот