Мы оказываемся на открытой местности и движемся трусцой по прямой песчаной дороге, окаймленной тополями; эта дорога — точь-в-точь брат-близнец вчерашней неприветливой реки. Местность вокруг широкая и пустынная, кое-где разбросаны маленькие фермерские домики. Иногда мы проезжаем мимо повозки с возницей, дремлющим на своем месте, иногда мимо деревенской девушки в плаще с капюшоном или старого кантоньера, работающего на дороге. Жара становится почти невыносимой, и не успеваем мы проехать и пары миль, как нас засыпает мелкой белой пылью, которая особенно мучительна. Затем маленький мальчик проваливается в беспокойный сон, и его приходится подпирать моим чемоданом; мальчишка, который очень легко переносит это и позволяет лошади идти своим ходом, лениво болтает ногами взад и вперед, закуривает трубку, достает что-то изрядно потрепанное и очень засаленное и начинает читать. Он продолжает пребывать в этом состоянии покоя милю или больше, пока сонное влияние этой сцены не начинает сказываться на мне. Затем, как раз в тот момент, когда я тоже начинаю клевать носом, он приходит в состояние неистового оживления, кричит, щелкает кнутом, заставляет свою лошадь неуклюже скакать галопом, сворачивает и мчится по главной улице деревни, которая до сих пор оставалась невидимой за холмом, и останавливается перед дверью единственной гостиницы с видом человека, который всю дорогу изнурял себя на службе у неблагодарного правительства.
Таким образом, в прерывистом темпе, который попеременно бывает неистовым или похоронным, в зависимости от того, приближаемся ли мы к деревне или тащимся по пустынной проселочной дороге, мы продолжаем свой путь. Мало-помалу пейзаж становится все более и более пустынным; жара становится все более и более гнетущей. Унылые песчаные холмы и волнистые заросли пушистого кустарника сменяют поля и фермы вокруг Абвилля. Жилищ становится все меньше, они все дальше друг от друга. Растительность почти исчезает. Ноги лошади глубоко проваливаются при каждом шаге, и дрейфующая песчаная пыль кружится у нас перед глазами при каждом порыве жаркого северо-восточного ветра.
Мы в пути уже четыре с половиной часа; время близится к трем; и длинный холм сверкает перед нами на солнце.
— Вон с той вершины, — спокойно говорит возница, — мы увидим море.
— Море! Сен-Валери находится недалеко от моря?
— Разумеется. Разве мсье не знал об этом?
Я этого не знал, и мне это неприятно. Я не люблю побережье. Я ненавижу купаться. Я не очень хорошо разбираюсь в прибрежных пейзажах и никогда в жизни не умел рисовать лодку. В целом я начинаю испытывать опасения по поводу того, что мне предстоит увидеть; и когда мы достигаем вершины холма, и я мельком вижу ту сверкающую линию, которая ограничивает горизонт, словно серебряный ятаган, я с отвращением отворачиваю глаза и притворяюсь спящим.
Притворный сон незаметно переходит в настоящий, от которого я постепенно просыпаюсь по причине новых криков и воплей возницы, от резкой тряски кабриолета и от перехода с мягкой пыльной дороги на грубую мостовую города.
Это улица, окаймленная домами с одной стороны и набережной с другой. Дома здесь самые бедные, а население самого убогого вида. Город состоит из одной кривой улицы длиной около мили, и преобладающая торговля, по-видимому, связана с моллюсками и рыболовными снастями. В дальнем конце, на небольшом песчаном возвышении, стоит маленькая церковь с серой колокольней, увенчанная заброшенным деревянным телеграфом, который давно вышел из употребления и все еще указывает вверх одной длинной костлявой рукой, как дурное предзнаменование. Река в этом месте почти перестает быть рекой и расширяется между низкими песчаными берегами до ее слияния с морем. Противоположный берег так далеко, что видны только призрачные очертания маяка и несколько деревьев; между этим берегом и Сен-Валери простирается такая унылая пустошь грязи, слизи и песка, какой я никогда не видел в своей жизни ни до, ни после. Представьте себе устье Нора во время отлива, когда почти вся вода ушла, за исключением узкой протоки, оставшейся посреди русла реки, и вы, по крайней мере, получите некоторое смутное представление об облике Сен-Валери при низкой воде.
Пришвартованные у причалов или вытащенные высоко на берег, стоят торговые суда, барки и рыбацкие лодки различных конструкций и размеров. Некоторые из них ремонтируются; некоторые загружаются, некоторые разгружаются; и вокруг всех, независимо от того, что происходит, роятся десятки грубых, обветренных моряков в больших ботинках, рубашках гернси и с маленькими золотыми кольцами в коричневых ушах.
Видя, но едва ли замечая эти вещи в данный момент, я трясусь между кораблями и домами, и выхожу, наполовину проснувшись, перед дверью гостиницы. Это всего лишь скромная гостиница, хотя и лучшая в этом месте, и на ней изображен «Золотой лев». Я поворачиваюсь к служащему, который стоит, небрежно прислонившись к косяку двери, и выражаю свое намерение остаться на ночь. Но он, вместо того чтобы ответить с той жизнерадостной готовностью, какую я привык ожидать, только качает головой и осматривает меня и мой багаж с великолепным безразличием.
— Все наши комнаты, — надменно говорит он, — заняты. Мсье, вероятно, найдет жилье в «Короне».
Это обескураживает, но я иду на компромисс, договариваясь поужинать в «Золотом льве» в шесть часов, хотя мне придется искать ночлег в другом месте. Вслед за этим служащий разгибается, мальчишка получает свою почту, кабриолет с грохотом уносится прочь; и, после короткого отдыха и поспешного обеда, я выхожу, чтобы посмотреть город, и получить апартаменты в «Короне».