Кьяра не помнила, как он купил билет. Не помнила, как в молчании дошла с ним до вагонов поданного на платформу поезда. Но помнила долгий взгляд Эфира после. Глаза в глаза. И в его собственных металось отражение её нежелания разлуки. Он не мог подобрать подходящих слов в этот момент, мечась по лицу девушки глубиной потемневшего тона зрачков, а сам от мыслей, что наполняли его голову, внезапно смутился, покрывшись бело-голубым туманом смущения, сильно заметным на костях цвета топлёного молока. И частично потому, что хотел это скрыть, а частично от невозможности держать всё в себе, Эфир притянул ее в ласковые объятия, зарываясь прохладой пальцев в шелк волос на ее затылке, а второй вжимаясь в лопатки, пока по его позвонкам за лиловой мягкостью кофты прошлась нежная рука той, кого он любил всей душой. Монстр едва сдерживался, чтобы не признаться прямо сейчас, но уехать после было бы жестоким, а потому парень терпел. Жалел об этом немыслимо, корил всем, чем можно, но терпел, позволяя лишь слабость, поцеловав ее в лоб на прощание и отстраняясь.
— Береги себя, солнышко. Ещё увидимся, обещаю, — улыбнулся он, запрыгивая в вагон и, оглянувшись, Эфир скрылся в глубине поезда.
Кьяра стояла до отбытия, глядя на любимого в окошко, через которое тот сверлил ее грустным взглядом. И когда поезд тронулся, она не смогла сдержать слёз, прижимая руки к груди, где до сих пор осталось призрачное тепло его тела… Ощущая, как бесчисленные слезинки бегут по щекам, опаляя кожу и побуждая отвернуться, уходя прочь с платформы, будучи не в силах провожать взглядом змеистое тело транспорта, уходящего вдаль. Увозящего прочь частичку ее доброй и ласковой души, что рвалась на части от тоски. В такие моменты даже жалеешь, что встретил любовь, вынуждая ощущать физическую боль от расставаний, где вокзалы и аэропорты становятся ловушкой. Местом, где каждый раз от разлуки так больно и горько, что всю дорогу до дома душат слезы, а мир, мелькающий в окнах везущего вникуда автобуса, теряет краски полностью, становясь единым пятном неразборчивой серости. Такой же, в какую превращаются дни, недели и месяцы до новой встречи с тем, кого любишь.
Кьяра попала в эту ловушку с головой, словно встреча послужила катализатором, ускорив неминуемый момент ее падения в пропасть, откуда уже не было выхода. День и ночь Кьяра думала об Эфире. Вспоминала его голос, прикосновения, шутки и бесконечно теплый взгляд, в котором навсегда поселилось раннее лето с ароматом нежных персиков и абрикосов, налитых солнечным теплом. И время измерялось для нее теперь не секундами и часами, а сообщениями и звонками, в которых она жила по-настоящему. Остальное время превратив в бессмысленное, автоматическое существование, где даже близость ее дня рождения не радовала совершенно.
И к ее полному расстройству, чем ближе был этот праздник, тем реже писал Эфир, начав отвечать односложно, а в канун пропал вовсе, отключив телефон. Кьяра почти весь день проплакала, а ночью апатично сверлила взглядом освещённую ночником и гирляндами стену своей комнаты, твердо решив, что отмечать и вовсе ничего не станет. В конце концов, не так уж и важен был этот день, сделав ее старше на год. День, в котором нет его…
Кьяра посмотрела на часы с мерно качающимся маятником, где стрелки убежали за рубеж следующего дня, фактически ознаменовав наступление дня ее рождения, сверкая блестящей позолотой стрелок и циферблата, с отраженными в нем лампочками ее маленького убежища.
— Поздравляю, Кьяра, — расстроенно прошептала девушка, роняя слезинку на согнутые колени, в которые упиралась щекой, сидя на широком подоконнике, за которым барабанил дождь, вторя ее тоске.
Мысли стёрлись неясными пятнами акварели, словно погружая создательницу в дремоту усталости от долгого стресса и огорчения, но тело крупно вздрогнуло, стоило услышать настойчивый звонок и стук в дверь. Кьяра испуганно слезла с окна, в неверии взглянув на часы вновь, а затем неуверенно подошла к двери, стараясь двигаться почти бесшумно, в страхе всматриваясь в глазок, боясь издать хоть шорох. И от увиденного и повторившегося стука, Кьяра едва не пискнула, торопливо отворяя дверь, недоуменно, неверяще и всё ещё в лёгкой панике глядя на стоявшего на пороге Эфира.
— Э… Эфир, — испуганно прошептала девушка, пока монстр оценивал ее заплаканный вид с нотками страха в глазах, который тот не мог вынести, порывисто входя в ее дом, закрывая дверь почти небрежно и сгребая ничего не понимающую малышку в объятия.
— Солнышко, прости, что не позвонил, я очень торопился, но всё равно ужасно поздно… Прости, — Эфир крепко прижал ее к себе, ощущая, как непривычно притихла девушка, а после задрожала, начав плакать, приводя монстра в чувство, близкое к панике, — хей, хей, не плачь, ты что?