– Следи за кошельком, – приглушенно говорил он, не оборачиваясь. – Не смотри никому в глаза. Иди целенаправленно, уверенно, быстро. И ничего не случится.
И ничего бы действительно не случилось, не подними я глаз и не заметь старые, проржавевшие буквы вывески – «Благородный сиротский приют». Обшарпанная неприметная дверь вела в небольшое бревенчатое здание с тусклыми, завешанными тряпками оконцами. Приют повис над каналом, от которого постройку отделяли перила деревянных мостков. На другой стороне, за мостом, виднелись чёрные треугольные макушки торговых лотков.
Оттуда доносился гомон, вокруг на парапетах сидели нищие. Стояли ярко-накрашенные женщины в откровенных или порванных платьях, время от времени нарочно оголяя груди и коленки и не обращая внимания на холод.
Напротив рынка высился дворец ярла – это я сразу поняла по внушительному виду здания и паре лестничных пролетов, ведущих наверх к укрепленным скобами дверям. Возле них несли дежурство четверо стражей. И туда не смели подходить ни нищие, ни шлюхи.
– Не озирайся! – прошипел Эрандур, обходя подозрительного типа, спрятавшего лицо в тени глубокого чёрного капюшона.
Я одной рукой держала Ваббеджек, другой кошелек, и мечтала о третьей руке, чтобы схватиться ею за друга. Мимо то и дело шныряли шустрые чумазые детишки в обносках. Вперив взгляд в висящую на рюкзаке друга маску Вайла, мне удалось протиснуться сквозь сборище на рынке и миновать площадь, не потеряв ни единой монеты. Отовсюду не прекращали звучать выкрики торговцев и сливающийся в какофонию гвалт голосов покупателей.
– Оружие! Инструменты!
– Пятьдесят дрейков за стальной меч!
– Блестящие безделуш-шки и сверкающ-щие самоцветы!
– А это не подделка?
– Броня!
– Вы продаете кожаные сапоги?
– Свежие овощи!
– Дайте кочан капусты и…
– Хочешь заниматься любовью как саблезубый тигр?
На последний вопрос я от неожиданности обернулась, но Эрандур выхватил меня из смыкающейся толпы за руку и выволок к таверне.
– Дурное место. И зазывает последний весьма глупо, – выдал данмер. – Саблезубы вступают в связь раз в год на несколько дней, а соитие длится минуты две-три.
– Откуда ты знаешь? Что?.. – задыхаясь от вопросов, я вбежала вслед за другом в постоялый двор, вывеску которого даже не успела прочесть, и понадеялась, что здесь окажусь в тишине и безопасности. Но в пропитавшемся запахом разлитого мёда и рвоты зале сквозь монотонный гул прорвался призывный возглас:
– Люди, куда вы катитесь? Посмотрите на себя! Сколько можно предаваться пьянству и разврату?! Её Милость обратит и на вас свой любящий взор! Главное – захотеть принять её любовь! – посреди шумного зала некий жрец пытался воззвать к совести посетителей. Он стоял боком, воздев руки вверх, словно призывал силы богини, и я не видела его лица. Пьяная компания за ближайшим столом запустила в проповедника пустой бутылкой, и тот не успев увернуться, схватился за плечо.
Похоже, слухи о том, что ярл и стража на стороне жрецов Мары, оказались всего лишь слухами. Зал разразился гоготом, в мужчину полетели объедки – кто-то не пожалел даже помидора, который с чавканьем врезался в голову жреца и подгнившая мякоть потекла с капюшона.
Я, поняв, что грядет нечто ужасное, плюнула на сохранность кошелька и в ужасе вцепилась в Эрандура, почувствовав нутром, что он сейчас бросится останавливать этот беспредел. Привлекать внимание героизмом посреди безнравственности мне было страшно. И не знала, за кого страшнее – за себя или за друга, которому может сполна достаться за собственное благородство. Того жреца ведь не бьют, а просто смеются над ним! Никто же еще от унижения не умер!
– Нет, пожалуйста, – взмолилась я, обгоняя друга, сделавшего шаг к проповеднику. Моё появление на пути его явно удивило, и Эрандур замер, нерешительно глядя на другого жреца.
– Слово Мары достигнет ваших ослепленных пороком душ! – громко продолжал тот, отряхиваясь от объедков.
Эрандур снова дёрнулся вперёд, но я сделала ещё одну попытку развернуть его благородные стремления в сторону стойки, из-за которой за происходящим безучастно наблюдала аргонианка.