Хотел бы я знать, для кого пишу эти строки. Для себя, для своих обращенных, для друзей? Не для людей, это точно. Но рука сама тянется к перу и бумаге, и не все ли равно почему?
Я снова здесь, на берегу великой реки. Но где белые стены и корабли со всех концов земли? Все это осталось в прошлом, в глубине времен. Жаркий ветер пустыни, грязные улицы, запустение и нищета – вот какова теперь Александрия.
Здесь я впервые обрел собственные владения, охотничьи угодья. Теперь это принято называть "территорией". Раньше говорили "земля" или "город". Но смысл не изменился.
В ту пору я лишь недавно стал сам себе хозяином и пытался в одиночку выжить в городе, раздираемом враждой. Египтяне ненавидели греков, а греки – египтян, и потому власти поощряли евреев приезжать в Александрию, надеясь, что новая волна переселенцев погасит смуту. И вскоре вырос новый квартал – еврейский.
Тогда я и встретил хозяина Иудеи.
Я был никем – одинокий вампир, охотящийся, где придется. Людские распри меня не интересовали, а себе подобных я старался избегать.
Чужаков я почувствовал издалека и хотел уйти с дороги, но не сумел. Солнце пылало над головой, и лучи его проникали в самое сердце. Рыночная площадь гудела, шумела и двигалась. Я не был голоден, но все же голова кружилась от запаха крови людей и животных.
И потому я ошибся, не оценил расстояние, а потом эти трое появились передо мной, и уходить уже было поздно.
Девушка и двое мужчин рядом с ней. Один выглядел совсем юным, хотя сила его говорила, что это не так. "Ему тысяча лет", – так я подумал, а потом заглянул в глаза, темные, с искрой насмешки, и понял, что ошибся. Он был старше, гораздо старше.
Второму было не больше ста лет, тут я не мог ошибиться. Обратили его уже взрослым и, должно быть, прежде он был воином, – все говорило об этом: его осанка, оружие и взгляд. Он был гладко выбрит по греческой моде, но одет по-еврейски.
Девушка, на вид хрупкая и тонкая, смотрела спокойно, оценивала, и от этого взгляда мне стало не по себе. Свободная уже и сильная, хоть и слабее того, первого.
Мне ничего не оставалось, я подошел к ним и сказал:
– Я Амоннахт и живу в египетском квартале.
– Египтянин? – спросил тот, что выглядел обманчиво юным, и широко улыбнулся. Клыки на миг блеснули на солнце. – Я Лабарту, хозяин Иудеи.
Я слышал о нем. Говорили, что он может сковать чарами не только людей, но и пьющих кровь. Я знал, что надо быть осторожным.
– Это дети моего сердца, – продолжал Лабарту. – Шай и Шимон.
Да, я хотел говорить осторожно, но в ту пору слова у меня часто вылетали быстрее мыслей, а привычку насмешничать я не изжил до сих пор.
– Ты по именам их подбирал? – спросил я. – Чтобы хорошо звучали вместе?
Но Лабарту не рассердился. Он засмеялся и хлопнул меня по плечу.
– Нет, не подбирал, судьба вела меня. – Говорил он легко, словно давно знал меня. – Думаю, мы поладим. Скажи, кто хозяин Александрии?
– Здесь нет хозяина, – ответил я. – Каждый охотится в своем квартале и старается не заходить к другим.
Лабарту нахмурился, переглянулся со своими обращенными, сказал им что-то на еврейском языке.