— И как он тебя лечит? — спрашивает Анна со сдержанным интересом.
— Очень нестандартно, знаешь… Пошел в аптеку, на зарплату накупил таблеток каких-то, странный, честное слово: я ему говорил, лучше заварить травы, пару обрядов провести; помню, соседи чем-то квартиры окуривали, — частит Влад, надрывая горло, но Анна никак не может попросить его помолчать: каждый, кто говорит с Владом Войцеком, рано или поздно сдается, прервать его трескотню невозможно. — А этот вернулся с мешком коробочек, составил список на два листа с расписанием… Извращенец.
— И правда — очень нестандартно, — тактично соглашается Анна, ласково улыбаясь. — Побереги горло, пей.
Она когда-то работала медсестрой — во время Первой мировой. Для Анны воспоминания давно побледнели, ей они нисколько не ценны, она бы сама хотела стереть. Нажать кнопку и избавиться от грязи и крови. Память вампира цепка, сама вяжет узелочки. Она помнит не только страшные ранения после сражений, что надо было определять, выживет солдат или он уже мясо. Они валились и с обычной лихорадкой, скованные холодом.
Анна помнит таких же отчаянных солдат, готовых идти в бой, стиснуть винтовку, прижать к груди и брести, — пришпоренных долгом. Кто бы незнакомый подумал, что таков ее взбалмошный коллега, этот ершистый бес с кривоватой наглой улыбкой? Но Анна знает, что во Владе благородного упрямства через край.
— Спасибо, милая Аннушка, — сонно скалится Влад, но ухмылка его непривычно мягка, сглажена слабостью. — Ты всегда так о нас заботишься.
— Скажи лучше, куда спрятал таблетки, которые купил Ян.
========== 20. Дурной глаз ==========
Про Инквизицию всегда ходит много слухов: мало кто еще может похвастаться такой кровавой и дикой историей, охотой на ведьм, обернувшейся массовым сожжением сотен безвинных. Иные отважно вступают в споры, напоминая, что теперь Инквизиция защищает нечисть, разделяет два мира, полностью слившихся, перемоловших друг друга и переродившихся в нечто новое, неизведанное. Но слухов это, конечно, не умаляет нисколько, молва народная бежит — неостановима.
Шепчутся, еще недавно, до Исхода, когда и нечисть, и Инквизиция жила в подполье, таилась в темной ночи, их учили пытать — вести допрос так, чтобы никто не смог солгать. Теперь уж, конечно, эту науку задвинули подальше, а учебники, написанные средневековыми мясниками, сожгли. Но — так или иначе…
Стажеру Саше Ивлину достается особо. «Дурной глаз», — слышит он в спину и устало поводит плечами, хмурится. Дурной — значит, слепой, мертвый, с побледневшей, молочно затянутой радужкой. Слева его всегда поджидает тьма. А суеверны и люди, и нечисть, ведьмы — особенно.
Когда он смотрит, некоторым кажется, что Саша способен вытаскивать истину просто так, без всяких пыток, лишь единожды взглянув и проникнув в душу человеческую. Из-за белесого глаза они не понимают, куда именно Саша смотрит, а он старается никак не показывать, что с одной стороны все темнеет — там чудовищнее всего.
Он может взглянуть их глазами, думать, как они. Увидеть мальчишку опрятно, приятного даже — пока не начать присматриваться, не приметить на руках черные разводы защитных татуировок, опутывающих ладони. Пока не взглянут в глаза и не увидят бельмо. Тогда улыбки их застывают и начинают сползать, кривиться, а взгляды — заискивающе бегать.
Но Саша не знает, что у них на душе, не ведает, что их ждет. Может быть, среди них — вор, которого он ищет, но он не успел нащупать к нему ниточки. Он был рожден оракулом, тем, кто прозревает судьбы, сам ослепнув, отрешившись от мира и погрузившись в откровения изнанки. Но человечность ему куда дороже всеведения.
Поджидая вечером на остановке, Саша вливает в себя стаканчик кофе, лениво поглядывает в небо. Голова ломится, он не может оторваться от дела — это ждет любого инквизитора, вот и подобралось к нему, коварно напало. Теперь он перебирает лица, перелистывает заметки в телефоне.
Из подъехавшего автобуса огненноволосая Белка легонько выпрыгивает, звенит смехом и вертит хвостом. Хвост у нее красивый, гибкий, с рыженькой пушистой кисточкой — редко кто из демониц может таким похвастаться. Хвостом она обвивает протянутую руку, мягко мажет, а потом протягивает теплую ладонь. Целует в щеку со стороны слепого глаза, ласково гладит. Сама кутается в куцую кожаную куртку.
— Нужно было взять зонтик, будет дождь, — журит ее Саша, оглядывая крохотный клатч.
— Ты опять! — возмущается Белка, отпрыгивая. — Тебе ведь опасно пророчествовать, Саш, ты же говорил, что больше никогда не будешь!.. И так глаз…